Честно сказать, я не слишком прислушивался к тому, что он говорил. Я с любопытством посматривал в его сторону. Передо мной сидел большой отчетливый человек, который был интереснее собственных песен. Мне показалось, что если «Аквариум» зыбок, и сверхзадача группы складывается из бесконечных компромиссов, то сам Гребенщиков - вполне монолит.

В какой- то момент мы пошли взглянуть на что-то в студии, и БГ неосторожно повернулся ко мне спиной и лысиной. В тот момент я обомлел, сообразив наконец, на кого он похож. Гребенщиков со спины отчетливо напоминал моего покойного отца. Я, пожалуй, никогда не испытывал столь странного чувства, даром что длилось оно секунду-другую. (Знаете, в Livejournal существует специальная опция отключения комментов, - на всякий случай считайте, что она введена в строй.) Мне вдруг захотелось сделать ему что-нибудь приятное. Только я не знал как.

Он сам подсказал: «А что послушать? Тебе что в последнее время понравилось?» Я решительно выдохнул - Cocosuma - и угадал. Гребенщиков удивился, покачал головой. Добавил, словно извиняясь: «Знаю только СocoRosie». Потом он записал название группы на пачке сигарет, широко улыбнулся, и через минуту я уже оставил БГ в покое, точно так, как его ансамбль в свое время - меня.

Алексей Иванов: искушение Пелевиным

Роман «Блуда и МУДО» слеплен так ладно, что любые частные замечания безболезненно застревают в нем, как в слоне дробина, или чиркают вскользь, точно пули по танковому борту. Кажутся - а вероятно, и являются - пустыми придирками. Поэтому критиковать новую книгу популярного автора из Перми мы не будем. Примемся ею восхищаться.

Пролет, Багдад, Чулан, Прокол, Пленум, Пикет, Ковыряловка. Среда обитания персонажей выписана с галлюцинозной дотошностью; провинциальный Ковязин с его районами и предместьями, рюмочными и универмагами, площадью Девятой пятилетки, полуразобранным в порядке реставрации Спасским собором и набережной речки Талки врезается в оперативную память, как тяжелый rtf-файл. Эта гиперреалистическая нечерноземная ведута со всех сторон и сверху обрамлена сияющими линзами полей, лесов и небес. Иванов любит панорамировать выдуманный им город с высокой точки (терраса кафе на склоне холма, колокольня), вместо казенного «горизонта» употребляет широкоплечее «окоем», а облака на протяжении романа настырно и изобретательно сравнивает с десятком (чудится: сотней) разнородных вещей от одуванчиков и люстр до церковных куполов.

Сравнений в ивановской прозе вообще масса, но они ее не засахаривают: уникальный казус по нынешним временам. Каждое - мини-инъекция антидепрессанта, дружеский тумак воображению; над страницами «Блуды» не закемаришь. «Моржов яростно открыл пивную бутылку зубами, словно укусил себя за кандалы». «Дружно кончив, словно допилив бревно…» Энергичный натуральный синтаксис, способный без ущерба для выносливости переваривать и сарказм, и лиризм в лошадиных дозах. Полузабытая отечественным читателем роскошь персональных речевых характеристик. Мягкий, гуттаперчевый юмор, практически не скатывающийся в каламбурную пошлятину. Короче говоря, перед нами текст, который имел бы солидные шансы получить любую из литературных наград 2007 года. Если б Алексей Иванов самовластно не снял его со всех сколь-нибудь статусных премиальных дистанций - загодя, не дожидаясь команды «На старт».

Протагонист Борька Моржов - долговязый очкарик лет тридцати, на первый взгляд лузер лузером. Служит методистом муниципального учреждения дополнительного образования (прежде такие МУДО звались домами пионеров), но шикует и филантропствует явно не на зарплату. Под джинсами у него застиранные белые трусы с узором из сношающихся крокодильчиков. На шее бинокль, сквозь который приятно в упор рассматривать собеседника: тот сразу тушуется. За пазухой пистолет Макарова, бесцельно приобретенный по случаю у знакомого барыги. Моржов закодирован, что не мешает ему изредка нажираться в хлам. К финалу становится более или менее очевидно, что этот ботаник и пентюх - посланец вышних сфер с мессианскими полномочиями. Правда, проповедь его, в отличие от евангельской, по преимуществу невербальна: Моржов убежденный, идейный юбочник. Ходок.

В интервью, предшествовавших выходу книги в свет, А. Иванов определял роман как порнографический. Чистой воды рекламная гипербола. Сцен плотской близости тут не настолько много и они не настолько жесткие. Корректней вести речь о субстанции эротического восторга, которая равномерно разлита по пластам и фрагментам ковязинской действительности. Данная субстанция, не будучи адресована никому и ничему в особенности, по умолчанию готова принадлежать всему и вся. Однако осознает ее присутствие в мире только главный герой, и в этом суть романообразующего конфликта.

«Звездная и неровная ночь была как горячая радужная тьма после самого сладкого любовного содрогания. Теплая земля лежала словно разворошенная постель: Семиколоколенная гора как продавленная подушка, Чуланская гора - как отброшенное и смятое в ком одеяло. В изнеможении распростерся Пряжский пруд; изгиб отраженного месяца казался вмятиной от женского колена. Природа повсюду растеряла любовные черты, будто захмелевшая девчонка, раздеваясь, раскидала по комнате свои вещи: фонари бульвара Конармии - как бусы на столе, два купола Спасского собора - как лифчик на спинке стула, лакированной туфелькой блеснула иномарка в проулке, и даже лужи под ногами лежали, как забытые под кроватью трусики». «Огонь на углях извивался как-то уж совсем по-шамански, почти непристойно, словно в костре сгорали позы из "Камасутры"». И кардинальное: «Телесно-розовая церковь стояла в гуще палисадников, словно пляжница, переодевающаяся в кустах. Округлости апсид походили на оголенную женскую грудь». Вы вспомнили бородатый анекдот? Но процитированные пассажи призваны производить впечатление отнюдь не комическое; Иванов не похабствует, он указывает персонажам второго и третьего планов, «маленьким людям с их ломкими скелетиками и хрупкими, стеклянными принципами», путь к спасению и благодати.

Ведь обитатели уездного города, в сущности, не живут по-настоящему. Их очи занавешены узорным покровом Пиксельного Мышления - клишированных представлений о человеке, социуме и вселенной, удобных в быту, но притупляющих творческий разум. Раб ПМ соображает быстро и плоско, сводя все многообразие межличностных ситуаций, любая из которых принципиально неповторима, к дюжине-двум общих и полых фраз. А махинаторы, высокопоставленные и теневые, этим пользуются: им достаточно нажать на воображаемую клавишу, и в мозгу жертвы активизируется нужный кластер ПМ. Готово, клиент заморочен, можно доить его тепленьким, он не окажет сопротивления, еще и в благодарностях рассыплется.

Слова, таким образом, перестали обозначать реальные предметы и явления; слова бессовестно лгут нам на каждом шагу. Одна из немногих областей, где ПМ не успело катастрофически насвинячить, - секс (а другая, дополним ивановскую теорию, - смерть). Зона безмолвия, месторождение искренности и истинности. Моржов втаскивает женщин в интимные отношения не ради собственного удовольствия, а дабы те наконец очнулись, продрались через узорный покров к самим себе.

Ну, не грубо за шиворот втаскивает; виоленсии Борис Данилович чужд. Он кропотливо нащупывает подходы, разрабатывает хитрую стратегию осад, для разных крепостей разную. Часто терпит поражение; но уж коли одержит победу… «Моржов… поднял к куполу беседки длинные, гладкие ноги Милены и развел их, словно раскрыл книгу на аналое». Недавно рецензент влиятельной газеты подцепил это сравнение брезгливыми пальцами и продемонстрировал аудитории как образчик безвкусицы на грани святотатства. Меж тем Иванов тут особых Америк не открывает. «Когда настала ночь, была мне милость дарована, алтарные врата отворены, и в темноте светилась и медленно клонилась нагота», - писал на ту же мелодию Арсений Тарковский в 1962-м. Проникновение штука отчетливо сакральная, кривись не кривись.