- Она тоже себя очень правильно вела, - подхватывает Настя. - Как такая добрая бывшая теща. Зашла и говорит: Грегор, что же ты приехал, и не позвонил? Мы же соскучились! Тут он уже совсем растерялся и разрешил маме увезти Володю в больницу, потому что у него рана от ножа очень сильная была. Они ушли, мы остались с ним одни - я, Аня и Гриша, - и тут он мне говорит: почему меня в этом доме никто не боится? Я вам что, Петрушка? И я думаю: ну все, сейчас его перемкнет и он нас всех перестреляет. Страшно стало по-настоящему.

К дому тем временем подъехала милиция - сначала наряд ППС, обыкновенные городские милиционеры. Олег встретил их на улице.

- Один говорит: все, сейчас зайду и его арестую. Я ему отвечаю: ты с ума сошел, тут психолог нужен, он же воооружен, а там дети. Потом приехал СОБР, приехали эфэсбэшники, и уже начали серьезно работать. Оцепили весь квартал, а на меня надели жилет со скрытой камерой и микрофоном, и я пошел в квартиру, чтобы органы представляли, что там происходит. Боялся, конечно, что он заметит, что я вначале был в футболке, а теперь в жилете, но все обошлось.

Олег купил детям и Насте две бутылки воды, и милиционеры хотели добавить в эту воду снотворное.

- Я им говорю, - вспоминает Олег, - не нужно снотворного, он же вначале детям эту воду даст и только потом сам ее попробует. Так, кстати, и получилось, поэтому очень правильно я им все сказал. Захожу, в общем, ставлю на стол воду, и мы начинаем разговаривать. Я выбрал такой тон - нагловато-сдержанный. Говорю: хорошо, ты заберешь Гришу, а что мне с этого будет? Я же меркантильный человек, поэтому ты мне должен что-то за пацана дать. Как-то разговорились. С милицией был уговор, что я должен предложить ему покушать. Он вначале отказывался, потом согласился на курицу гриль, чай с лимоном и лаваш. Я пошел на улицу - а у меня же микрофон включен, и полковник Кравченко, начальник криминальной милиции ГУВД, мне уже эту курицу несет, чтобы время не терять. Договорились, что я должен буду сделать так, чтобы он и Настя с детьми оказались в разных комнатах, и я тогда произнесу кодовое слово в зависимости от того, где он будет - в туалете, на кухне или в комнате. Возвращаюсь с курицей, говорю: дети, идите в кухню, а ты, Грегор, здесь покушай - ты же гость. Ставлю курицу на стол, поломали мы ее, поделили. Кетчуп там, лаваш. Я иду в туалет и произношу кодовое слово: мол, он один в комнате. А ничего не происходит почему-то. Потом оказалось, что они решили брать его в туалете, и это правильно было, потому что он как раз в туалет и пошел. Я даю ему полотенце, он моет руки… Парни сработали в считанные секунды. Уложили его прямо там, головой в унитаз. Он сопротивлялся, одного собровца даже за руку укусил, но и его, конечно, помяли немножко. И в СИЗО. Судить будут здесь, сидеть будет здесь. Германия пока молчит, да и зачем он ей нужен?

- Боюсь я, - говорит Настя, - что он, когда выйдет, отомстит нам всем.

- Не бойся, - берет ее за руку Олег, и я не выдерживаю:

- Когда вы уже поженитесь?

Олег улыбается.

- А куда спешить? Мы знакомы с 1998 года, но судьба нас свела только сейчас. Вначале Настенька сделала свой выбор…

- Нет, мой хороший, - перебивает Настя, - это сначала ты свой выбор сделал.

Я уже знаю, что Олег и Настя ровесники, и спрашиваю:

- Наверное, вы в одном классе учились?

- Нет, - отвечает Олег. - Я вообще не местный. Ты разве не понял, почему у меня так хорошо получилось разговаривать с Грегором? Он же преступник по характеру, а у меня было время научиться с таким народом общаться. Мы с Настей познакомились по переписке - я сидел, а она мне по объявлению письмо прислала. - И уже шепотом: - Не по хулиганке сидел, а на полную катушку - пятнадцать лет, с 1991 года. За вооруженное ограбление и убийство.

Настя, бывшая Ольга, смотрит на Олега влюбленными глазами.

Жители академических дач на Рублевке сами себя высекли

Николиной Горы больше нет - как нет и женского монастыря Николы на Песках, которому это место обязано своим названием. Нету маленького поселка «работников науки и искусства», сокращенно «РаНиС», благоустроенной академической деревеньки с низенькими заборами, неповсеместным асфальтом и забредающим на просеки крупным рогатым скотом. Нету дивного буерачного леса, в котором приходилось аукать зачарованных детей, ушедших за черникой; спрятанного за номенклатурными Барвихой и Жуковкой заповедника интеллигенции, где укрывались от шума истории Отто Шмидт, Петр Капица, Сергей Прокофьев, Василий Качалов и Святослав Рихтер, где встречались, влюблялись, женились их дети, а потом и внуки. Нет «дипломатического» пляжа, на котором отдыхающие местные дети несмело тренировали свой школьный английский в беседах с приезжавшими из Москвы иностранными дипломатами. Нет места, где Ростропович прятал Солженицына, а журналистка Маша Слоним Иосифа Бродского. Есть зажатая со всех сторон «загородными клубами», «оздоровительными комплексами» и просто борделями столица Рублевки, края понта и гламура, - престижное место, одно название которого позволяет риэлтерам без всякого другого повода повышать цену квадратного метра и сотки до таких сумм, за которые в Москве покупаются целые квартиры. На здешних аллеях иногда не могут разъехаться два «бентли», любой московский диджей мечтает сыграть тут свой сет, некоторых зарубежных артистов привозят на здешние вечеринки напрямую из Шереметьева, без заезда в Москву, а вместо иностранных языков на пляже звучит русский матерный. И самое интересное, что всего этого никологорцы сумели добиться сами, совершенно сознательно.

Над Туполевыми пошучивали: их сплошной дощатый забор был одним из самых высоких во всем поселке, а строить ограждения выше человеческого роста на Николиной Горе было не принято. Наиболее типичным обозначением границы имения здесь был полуметровый деревенский частокол либо моток сетки-рабицы, распятый на бетонных столбах, - в солнечный день такая граница была просто не видна. Заборы, как у Туполевых, были только на «комсомольских дачах» - 7-ой просеке, где с начала 80-х в полной изоляции от никологорского общества жили комсомольские функционеры.

Единицей измерения площади усадьбы здесь был гектар: счастливчикам академикам, отдельным партийным функционерам и заслуженным людям страны выдавалось по целому га, людям попроще - половина. Довольно часто наследники, делившие участки, отказывались обозначать внутренние границы - чтобы детям было где побегать. Прирост населения обозначался увеличением среднего количества домов на делянке: на участке вдовы композитора Шебалина в середине 70-х стояло два дома, в 80-х четыре, сейчас более 10. Часто этот самый гектар представлял собой непролазную чащобу, до которой занятому хозяину не было никакого дела и в которой с удовольствием играли в партизан его дети и внуки. Самые старательные строили на даче теннисный корт - и на этом считали свою функцию по облагораживанию пространства выполненной.

Первым здешним рейдером стал Совет Министров СССР - видимо, перестроечный ветер навел руководителей последнего советского правительства на мысли о скоротечности их политической карьеры и вечности природы. В заповедном лесу, видевшем в Великую Отечественную кровавое сражение и похоронившем многих бойцов, а в наше время кормившем ягодников и снабжавшем Москву кислородом, появился забор, отгородивший около 100 га лесной чащи. Трехметровые доски этого заграждения стали одним из первых свободных СМИ: от выражений, в которых никологорская молодежь подробно описывала свое отношение к ЦК партии и Совету Министров СССР, покраснели бы даже матросы Балтфлота. Однажды забор стал героем правдоискательской программы «Взгляд», после показа которой его судьба стала незавидна: великолепные доски со следами народного гласа укрепили сараи и чердаки местных жителей.