Лучше всех на селе живут бюджетники - сотрудники ЦРБ (центральных районных больниц), начальных школ, почты и поселковой администрации: настоящий средний класс. Потому что регулярно получают зарплату. Живыми деньгами!

В селе Сергино нет ни почты, ни администрации, ни даже автобусной остановки. Вся деревня - две улочки, которые при въезде даже не видно из-за интернатского забора. Но жителям Сергино повезло: они работают в интернате поголовно, исключая стариков и почти отсутствующих алкашей.

Условия приема на работу жесткие до жестокости. Из-за огромного конкурса на вакансию увольняют при первом же случае выхода на работу в пьяном виде, за прогул, штрафуют за похмелье. Жители Сергино находятся в привилегированном положении. А в Шелехово, где добирают часть штатных рабочих, за места в ПНИ натурально дерутся, интригуют, подсиживают, ссорятся с лучшими друзьями. При таком накале кадровых битв, рассказывали мне, случается и любовный треугольник по-шелеховски: жены бросают безработных мужей и сходятся с перспективными и обеспеченными интернатскими кадрами.

В интернате питаются всем своим. Мясо, молоко, хлеб, непритязательные овощи - картошка, морковь, капуста, еще какая-то зелень. Хозяйство настолько хорошо поставлено нынешним директором, а место настолько теплое, что Сапелкина не раз пытались убрать и посадить своего человека. Одно время терзали проверками, но компромата не нарыли. Злые комиссии уезжали в благодушном настроении: специально для них восстановили один из домиков в черте деревни, представляющий собой мини-гостиницу на три пяти-семиместных номера, в одном из которых есть телевизор, в гостиной стоит холодильник, а в кухне, за простынчатой занавеской, оборудован теплый сортир - для деревни роскошь неслыханная (остальные посещают «белые домики» - фанерные строения на улице, выбеленные известью, с «очком» в полу). У директора своя баня - по слухам, очень хорошая. И рыбалка здесь, говорят, замечательная.

Скорбное учреждение кормит оба села - Сергино и находящееся в восьми километрах от него большое Шелехово: из почти двухсот человек, работающих в ПНИ, почти половина приезжает оттуда. Количество умственно отсталых почти вдвое превосходит численность сергинского населения.

День начинается в 8.30 с короткой планерки: директор и его заместители раздают задания рабочим. Интернат Алексей Иванович называет «мое хозяйство»: пилорама, пекарня, угольная котельная, огромный скотный двор - около пятидесяти коров, сотня свиней, четыре коня, - 130 гектаров посевных площадей под пшеницу и овес. Огород и небольшая пасека.

Все довольны. Безумие - единственный источник пропитания в этих местах.

Из «телевизионки» (так называют в корпусе комнату отдыха) слышится музыка. Девушка в красном заводит иностранную попсу и танцует. Остальные, до того безучастно сидевшие на диванах вдоль стен, начинают раскачиваться из стороны в сторону. Это дискотека.

Девушку в красном зовут Анжела. Она пришла из детского дома с диагнозом «дебильность». Ее неофициальная должность - «растанцовывать» инвалидов, обычно они малоподвижны. «Активная, понятливая, всем помогает», - говорят про Анжелу.

Есть отделение «ничейных бабушек», годами живущих при больницах. Валентина Смирнова всю жизнь проработала на иркутском мясокомбинате, маялась в общежитии, ни семьи, ни особенного скарба не нажила. До 76 лет она ютилась в своей комнатушке - директор распорядился не выселять бывшую работницу - и, более того, бесплатно кормилась в комбинатовской столовке, получала еще какие-то рабочие пайки. До последнего времени за ней ухаживали социальные работники, но в конце концов отступились: одевание растягивалось на два часа, мытье в ванной - на все четыре. Пришлось перевести в ПНИ.

И последний корпус - первый, «слабый», «дурка». Здесь была Н.

Тяжелый, плотный запах при входе. Вдоль стен стоят они - бормочущие, жестикулирующие, крестящие воздух перед собой. Или просто бьющие полупоклоны всем телом - бесконечно, мерно, час за часом. Они успокаиваются лишь когда спят. Из 86 пациентов корпуса только десять помнят собственные имена.

Те, кто способен на немногие осмысленные действия - поесть, дойти до палаты, - носят все свое с собой, подпоясавшись и засовывая за пазуху платки, полотенца, куски еды, ложки из столовой. Ложки - фундаментальная ценность. Схватив ложку за обедом, больные считают ее личным имуществом, не отдают, прячут за пазуху, из-за ложки могут подраться. «Сейчас вытрясу!» - говорит медсестра, и это самая страшная угроза. Очень дисциплинирует.

- У них может быть за пазухой пять-семь ложек. Утром вытряхнешь, а к обеду они опять барахла туда набьют, - рассказывает Алексей Иванович. - Мы недавно перестилали пол, нашли под досками почти триста ложек. Они же так вполне здоровые, едят без меры. Могут ночью разорвать матрас и жевать вату. Половина страдают энурезом, так что у нас памперсы - стратегический продукт.

За прошлый год в интернат поступили всего восемнадцать человек - свободные места тут образуются со смертью пациентов (в год умирает до сорока). Восемь старушек пришли по направлениям районных больниц, где долго лежали, забытые своими родственниками; еще пара - из геронтологического центра, с диагнозом «сенильная деменция». И еще шестеро «детей» переведены по достижении восемнадцати лет из районных детдомов Саянска и Марково.

Последний приют населения интерната - собственное кладбище, которое с мрачной иронией называют Новодевичьим: новым, потому что не старое сельское, а девичьим - из-за женского контингента. В 1986 году неподалеку от интерната отвели гектар земли, расчистили бульдозерами. Теперь там лежат уже больше полутысячи женщин. «Частников», то есть жителей деревни и даже обслугу интерната, хоронят на сельском кладбище, отдельно.

Теперь Н. тоже лежит на Новодевичьем кладбище, - как это звучит, ах, как звучит… Уезжая, я думаю о тихо вымирающих окрестностях и бьющей ключом жизни в ПНИ. Что это за реальность, в которой больные дают работу здоровым, больничное хозяйство кормит село? Кто из нас беспомощнее - и кто кому больше нужен? Все угаснет, а это останется, выстоит при любых формациях, всех примет этот ковчег, где смешаются пациенты и санитары, журналисты и скотники, танцующие безумицы и бесхозные бабушки; между нами, в сущности, так мало разницы, мы все ближе и ближе друг к другу.

И все же - как бы нам не сойти с ума, Господи?

Иркутск - Тайшет

Роль России в югославской войне не менее поучительна, чем роль НАТО

Агрессия НАТО против Югославии, случившаяся восемь лет назад (23 марта - 10 июня 1999 года), вызвала в России очень сильную эмоциональную реакцию и, как у нас водится, подверглась сильнейшей мифологизации. Без нее, наверное, никак невозможно. Хотя, вообще-то, война была весьма поучительной. Если бы мы ее не мифологизировали, а анализировали, то узнали бы массу полезных вещей.

Мы так горячо негодовали по поводу факта агрессии, что совсем не стали обсуждать ее причины. Видимо, не только в силу негодования. Граждане России почти поголовно убедили самих себя, что Запад всегда воюет за нефть. С примерами, надо сказать, есть большие проблемы, но если теория противоречит фактам, тем хуже для фактов. Однако югославская война совсем никаким боком не лезет в нефтяную теорию. Здесь нет ни нефти, ни газа, ни даже какого-нибудь паршивенького транзитного трубопровода. Не проходит и «вспомогательная» теория о получении «плацдарма на Балканах». У НАТО и без Югославии давно нет проблем с плацдармами на Балканах, тем более что территория и инфраструктура Югославии в этом плане не дает им абсолютно ничего эксклюзивного.