Иногда события закольцовываются. Отец очень хотел, чтобы я полюбил искусство, возился со мной, показывал репродукции, специально потратил отпуск на приобщение к первоисточникам.

Понятно, почему он повез меня именно в Ленинград, а не в Москву: в столице аутентичного искусства меньше. Хотя тогда отец любил передвижников и мог бы показать мне сокровища Третьяковской галереи. Но он повез в Питер, так как здесь Эрмитаж и в Эрмитаже много Рембрандта. Он очень хотел показать мне “Данаю” и “Возвращение блудного сына”.

Незадолго до отъезда мы всей семьей пошли в кинотеатр им. Пушкина на “Калину красную”. Перед фильмом показывали документальный киножурнал (так раньше часто делали), посвященный Рембрандту. В память врезалась пятка блудного сына, крупно, во весь экран. Я уже не смеялся подобным несообразностям, потому что знал — это искусство.

Нужно ли говорить, что все просвещенное человечество празднует 400-летие Рембрандта? Нужно. Потому что великий мученик светотени, мастер передачи полутонов и странных источников света темнеет с каждым годом. Точнее, картины его темнеют, становятся все глуше и глуше. Что-то, видимо, с ними происходит, источники света пересыхают, как родники в горячей пустыне.

Который раз бываю в Питере (теперь, когда переехал в Москву, возможности появляются часто), но каждый раз обстоятельства складываются так, что ты проходишь мимо Эрмитажа. Дела, знакомые какие-то, вот ты и проходишь мимо. Мимо. Некогда ты специально ехал за тридевять земель посмотреть на чумазую пятку блудного отрока, одетого в рубище, а теперь и зайти недосуг. Венечка Ерофеев, видимо, по той же самой причине никак не смог дойти до Кремля, а коренные москвичи — до саврасовских “Грачи прилетели”.

Ныне разместился в гостинице “Россия”, которую в Питере и не собираются сносить, принял душ (лучше бы я этого не делал, так как заболел потом) и сел в белый автобус “мерседес” с другими гостями. Нас сопровождала машина с тонированными стеклами, мигалку она включила только один раз, когда мы застряли в пробке на выезде из города.

Половина гостей — ленинградские друзья Боярыни и родственники, другая половина — коллеги Гурова по Лондону, иностранцы, большая часть которых живет в гостинице при Екатерининском дворце, мы потом за ними заехали. Не все они, слава богу, оказались во фраках, так как Илья меня напугал дресс-кодом. Я говорю, мол, пиджак лет пять не надевал, буду в джинсах. Гуров начал тактично протестовать, пришлось надеть пиджак. Могу сказать, что чувак в джинсах там был, и ничего. Илья мне объяснил, что этот парень торгует яхтами в Жуковке и дресс-код ему по барабану. Другой гость, одетый не по форме (джинсы и полосатый свитер), неделю назад потерял отца, и Гуров вошел в понимание, ему-де не до условностей.

Венчались раб божий Илья и раба божья Наталья в Софийском соборе, построенном архитектором Камероном на окраине Царского Села. При нашем приближении поплыли колокольные звоны. Народ разбился на кучки. Гостей пыталась сплотить активная тетка-организатор, на всех стадиях церемонии проявляя себя как пламенный мотор. Короче, ее было очень много. Она постоянно носилась с озабоченным видом и постоянно кричала невидимому собеседнику в микрофон: “А невеста свой букет забыла…”, “А что вы скажете шоферам? Нет, с вашим начальством я не так договаривалась…” Я постоянно на нее натыкался. На нее, на флористов, на людей, таскавших мешки с костюмами. Понятно, что обслуживающий персонал тоже люди, это нам изо всех сил и демонстрировали.

Возле собора нас развели направо-налево от входа по типу игры “а мы просо сеяли”, вручили белую ленту для организации коридора и брошюрки с цитатами из Нового Завета.

Потом из какой-то навороченной машины у ворот (метров двести до собора) вышел Гуров и два его свидетеля — грек Георгий, который держал потом над Гуровым золотую корону, и Макс, который будет свидетелем на светской регистрации брака. Все они были во фраках и темных очках, из-за чего напоминали оперных негодяев из “Крестного отца”.

Все стали активно радоваться и общаться сразу на нескольких языках. Гуров, вставший в приделе храма под аркой из цветов, получал инструкции от священника. Очки он уже снял, превратившись в обычного Илью. Фрак ему явно мешал, хотя Гурыч вел себя по-светски, блаженно улыбался, щурил на солнце хитрые глаза, подмигивая приглашенным.

А потом на дороге появилась карета в стиле петровских времен, пышная, скрипучая, запряженная белыми красавцами и с пьяным кучером.

Карета медленно въехала в ворота, проплыла по дороге и развернулась возле живого гостевого коридора. К двери подошел отец невесты, обаятельный тучный дядечка, и помог выйти на белый свет Наталье и ее свидетельницам.

Солнце жарило, как бандитский оркестрик, на небе ни облачка (я даже загорел немного), а меня бросает то в жар, то в холод, я начинаю заболевать.

Наталья казалась прекрасной в белом пышном платье с длинным шлейфом, который поддерживала высокая, длинноногая блондинка в красном платье (вечером она нажрется едва ли не больше всех), расшитом такими же белыми кружевами, в голову ей вплели живые цветы — почти Офелия. Помня о предыдущих церемониях, на которых мне приходилось бывать, я боялся, что Боярыню наштукатурят, как египетскую мумию, ан нет, невесту украсили в меру. Живое, красивое лицо и свежесть, которую Наташка умудрилась не растерять до самого конца.

На входе жених и невеста соединились и пошли в храм, а мы потянулись следом. Плюс, конечно, юркие бабушки, которые требовали, чтобы гости расступились, так как им ничего не видно. Кто-то из гостей спросил одну особенно активную старушку: звана ли она на свадебную церемонию? Та обиделась и гордо что-то ответила про Божий храм. Что точно ответила — я не запомнил.

Перед входом я озаботился букетом, который дежурная флористка выдавала по предварительной записи. Мне досталось что-то невообразимо длинное и бело-зеленое с мохнато-кучерявой травой. С ней я и промаялся всю церемонию, вспоминая киро-муратовские “Чеховские мотивы”, раз и навсегда закрывшие тему венчания.

Особенно колоритным мне показался помощник священника — пропитое лицо (фингал под глазом) резко контрастировало с праздничностью наряда и всеобщей благостью. Второй помощник был толстым и заинтересованно разглядывал гостей. Посмотреть действительно было на кого.

Выделялась красивая английская пара с девочкой двух-трех лет. Пока взрослые занимались непонятными делами, дитя уселось на венчальный ковер посреди храма и стало читать книжку с картинками. Позже, пока мамы и папы дарили подарки и отпускали голубей, деточка сосредоточенно разбиралась с лепестками роз — воплощенная непосредственность.

Собор пропитался миром и ладаном, свечами. Великолепный хор и процедуры обряда (расшитые золотом хламиды, ненатуральные голоса, молоденькие березки около алтаря) производят впечатление на податливого человека. Жаль, что на месте, где произрастают верования, у меня дырка. Я стоял, фотографировал молодых и наблюдал за гостями. Кто-то истово крестился, кто-то так же истово сохранял независимый вид.

Долго ли, коротко, но все устали, особенно свидетели, синхронно менявшие быстро затекающие руки: венец, похожий на корону, казался массивным.

— Держите венец за ушки, за ушки, — несколько раз повторил молодой священник, похожий на Бердяева — с аккуратно подстриженной бородкой и глазами усталого спаниеля. Ему хотелось, чтобы церемония прошла без накладок.

Наташу и Илью поводили по кругу, дали выпить вина. Потом выдали казенные кольца.

— Не бойтесь, — сказал священник, — потом мы выдадим вам другие…

Гуров изо всех сил пытался соответствовать моменту и следовать рекомендациям попа.

— Креститесь, креститесь, — вкрадчиво инструктировал он молодых, и Илья, на котором фрак сидел как на корове седло (Илье больше подходит стиль “кэмел”), крестился неопытно и робко.