С тех пор про Полину стали говорить, что она от горя помутилась рассудком. Но вреда от этого не было никому. Одна только польза, поскольку открылся в ней дар предвидения и врачевания.

Баба Поля по-прежнему ждала каждый день своих мужчин и зажигала свет в сенцах, но к этому ее безобидному чудачеству все привыкли. Зато к ней шли за помощью от хвори, за добрым советом, некоторые всерьез верили в ее пророчества, а кто-то шел просто поглядеть на странную, высохшую старуху, чей дом был всегда открыт и готов принять любого, кому требовалось участие.

Давным-давно, сразу после постройки, дом этот смотрелся вполне добротно. Но после того, как Полина осталась одна, он, почитай, шестьдесят лет простоял, не зная мужской руки. Фундамент оброс землей с мохом пополам и стало казаться, что деревянный дом, почерневший от старости и прибрежной влаги, врос в землю.

Когда с воды поднимался серьезный ветер, дом стонал на все лады, как старый астматик, которому ни вдох, ни выдох не даются без сиплого кашля. К тому же место это облюбовали бродячие собаки… Мужики их отстреливали, так как те могли всерьез покусать. Но собаки появлялись вновь, легко переправляясь через Волгу, и так же дружно исчезали, когда у них обнаруживалась какая надобность на "большой земле".

Однажды приблудная стая налетела на саму хозяйку дома и покалечила так, что она выжила только чудом. После этого Полина, несмотря на недовольство островных жителей, приручила свою "домашнюю" свору во главе с безголосым Шерханом. Собаки жили в строго очерченном пространстве недалеко от бабкиного дома и, чуя опасность, в деревню почти не совались. Но само их присутствие на острове привело к тому, что другие бесхозные псы куда-то подевались.

… И еще Полина умела избавить человека от пьянства. Врачевала какими-то своими заповедными средствами… И хотя с желающими "завязать" было негусто, коли уж она за кого бралась, тягу к выпивке отбивала напрочь.

Тут надо сказать, что на острове народ пил не просто крепко, а идеологически крепко. То есть мужики после шести вечера трезвыми, считай, не бывали и подводили под это нехитрую идею. Мол, на маленьком пространстве, где все друг другу либо знакомые, либо родственники, непьющий мужик заслуживает искренних подозрений в непорядочности или каком-либо ином изъяне, включая физическую неполноценность.

Или, того хуже, не пьет человек в силу жадности и жлобства, что оценивалось среди островных мужиков как тяжкий порок. Наличие язвы или иных уважаемых заболеваний в расчет, конечно, принималось, но не настолько, чтобы вовсе не пить…

Баб это, разумеется, не сильно радовало, и они укоризненно кивали на интернатских убогих детишек – глянь, мол, чего выходит-то! Однако местный фельдшер, грамотей и балагур, идею пьяного зачатья опровергал со строго научной точки зрения. Он утверждал, что самолично зачат отцом-алкоголиком, и при этом не имеет врожденных пороков, кроме плоскостопия. А на вопрос, откуда, берутся вот этакие дети, глубокомысленно отвечал:

– Тут есть научная гипотеза про то, что виной всему беременная баба!

– Это как? – интересовались любопытные селяне.

– А так! Чтобы испортить сперматозоид, в смысле исказить его генофонд, водки надо немерено! Человек такого страшного количества одолеть не в состоянии!

– Что, и дядя Коля не сладит?

– Куда! Ведро нужно, не меньше, а ведро и дядя Коля не возьмет!

– Тогда как же эта зараза возникает? В смысле деформация генов?

– А вот как! Беременная баба пить не должна вовсе! Вот если беременная баба выпивает, особенно в первый триместр…

– Чего?

– …короче, в начале беременности, тогда плоду наносится непоправимый алкогольный вред! Можно сказать, даже не вред, а прямое угнетение, ведущее к умственной патологии! Поэтому интернатские – это вовсе не продукт мужского пьянства, а, даже наоборот, прямое продолжение женского порока! Все зло от баб! – заключал фельдшер, в чем находил солидарное согласие большинства островных мужчин.

Непьющие в деревне были, но совсем немного. Про них все знали, что они не пьют, и это терпели, как терпят маленькие слабости людей, которых уважают за какие-то серьезные достоинства, на фоне коих трезвый образ жизни хотя и изъян, но не такой страшный, чтобы человеку от дома отказать.

Странно, что при таком, прямо скажем, нездоровом образе жизни каждое следующее поколение островитян рождалось ничуть не жиже предыдущего. Народ нарождался в основном рослый и физически крепкий – что мужики, что девки, слывшие во всей области первыми красавицами.

Отклонения, конечно, бывали, но не такие, чтобы как-то уж очень сильно опорочить островной генофонд. Тот же Родька Степнов, к примеру, школу закончить не смог при всем старании родителей и деревенской общественности. Из класса в класс его переводили условно с многочисленными двойками. К тому же классе в шестом он во время сенокоса свалился с телеги, да так удачно, что заднее колесо переехало ему голову, серьезно травмировав скулу и височную кость. После этого голова Родиона обрела странную угловатую форму, а сам он стал делать небывалые успехи в деле изобретательства и рационализаторства.

После седьмого класса Родька учиться бросил совсем. Зато принялся чинить в деревне все, что ломалось и выходило из строя. Причем сложность починяемого устройства значения не имела. Степнов с равным успехом оживлял уснувший трактор и погасший телевизор. А в последнее время с энтузиазмом чинил компьютеры и мобильники, абсолютно не понимая природу электрического тока и физические принципы распространения электромагнитных волн. Да и зачем – и так ведь получается! Вот если б не выходило ни хрена, тогда, конечно…

В прошлом году, насмотревшись какого-то кино, Родька сделал яхту. Точнее, переделал из старого баркаса, но паруса поставил натуральные, белые. Вся деревня ходила смотреть на главную достопримечательность яхты – каюту, стены и потолок которой были отделаны мелким перламутром речных ракушек, отчего помещение переливалось всеми цветам радуги, отражая свет, проникавший через два огромных иллюминатора.

Именно на ней Родька Степнов отправился в Астрахань встречать друга детства Беркаса Сергеевича Каленина. И хотя в аэропорту московского гостя ждал аж заместитель губернатора на служебном "Вольво", Каленин извинился и уселся к Родьке в тысячекратно переделанный старенький ГАЗ-69. На тряском "козлике" добрались до Родькиной родни, а уж тут перебрались на яхту, которая, лихо креня борт, двинулась в сторону Сердца.

Лондон. За три недели до начала событий

Если вы бывали в Лондоне, то наверняка заметили, что город этот сильно отличается от других европейских столиц. Здесь особый запах. Это гремучая смесь из аромата печных труб и угля, неистребимой влаги английского воздуха и тухловатых испарений Темзы. Запах дорогого парфюма из фешенебельных магазинов странно смешан с резиновыми выхлопами лондонской подземки.

А еще тут пахнет деньгами и достатком. Объяснить это невозможно, но пахнет точно…

Лондон необычен еще и тем, что он совсем неяркий. Нет в нем изысканности Парижа и легкости Вены. Нет имперской мощи Берлина и колокольной пышности Москвы. Рим более монументален, а Прага архитектурно интереснее.

В Лондоне всего этого по чуть-чуть, по кусочку, по малости, а вместе – это самый величественный и гордый город Европы.

Николай Алексеевич Дибаев шел по утренним улицам на встречу с давним знакомым, Борисом Рувимовичем Березовским. Тот назначил свидание в кафе, почти в самом центре, в неприметном переулке.

За два месяца после стремительного бегства из Москвы Николай Алексеевич, в сопровождении нескольких крепких парней восточной наружности, нагулялся по Лондону с избытком. Он и до этого неплохо представлял британскую столицу – по частым служебным командировкам. Теперь, когда свободного времени стало куда больше, чем хотелось, он узнал Лондон еще ближе и окончательно возненавидел его.