Он мечтал купить ей сумасшедшее платье. Он как-то видел по телеку: одна барышня, сильно похожая на Верку фигурой, шла по подиуму в обалденном красном платье: длинном до пола, а сверху, где оно должно было как-то крепиться к телу, ничего. Плечи голые, спина тоже и никаких бретелек. Может, клей какой, а может, еще что. Эта деталь почему-то особенно волновала Степку.
Именно такое платье он хотел купить Вере, которую не то чтобы шибко любил, но никого к ней не подпускал, словно берег для того момента, когда сам решит, как быть с нею дальше – добиваться ли взаимности или отойти в сторону. Да и Верка принимала его неумелые ухаживания с прохладцей, примерно как повадки сторожевого пса, которому иногда позволяют заглянуть хозяину в глаза, но так, чтобы взгляд непременно был виноватый и без права рассчитывать на что-либо большее…
Вернувшись из армии и увидев на улице юную красавицу, которую помнил смешным угловатым подростком с розовыми цыпками под темными коленками, Степан вдруг ощутил неведомое ранее чувство смущения и робости. У него впервые в жизни странно забилось сердце. Обычно он вел себя нахально и напористо, а тут засмущался, не зная, как завязать разговор с повзрослевшей соседкой.
Впрочем, до Степкиных ухаживаний Вера на острове в первых девках не значилась. Но так уж совпало – только Морозов пообещал переломать ноги каждому, кто будет смотреть в ее сторону, она вдруг оказалась в Москве на конкурсе красоты, который организовал какой-то глянцевый журнал. С конкурса она вернулась уже официально признанной красавицей, получив какое-то звание: то ли мисс, то ли вице-мисс.
Тут Морозов загрустил окончательно. Он чувствовал, что Верка не видит в нем реального кандидата на свое сердце, и поэтому не форсировал событий, чтобы не услышать решительное "нет"…
Веки неумолимо ползли вниз, и сон одолевал его прямо тут, на лавке, в освещенных керосинкой сенях…
– Ступай! – оттолкнула его ладонь старуха. – Там на сеновале, справа, в глубине, матрац и подушка есть.
– Ему-то небось в доме постелила? – вяло уточнил Степка.
– Где ж еще? Это и его дом! Мальчики мои ему дядьями приходятся. – Старуха вздохнула. – Вернутся, пусть увидят, что все тут, как при них было…
– Ну тебя! – Степан махнул рукой. – Вернутся, как же! Шестьдесят годов прошло… Все вы ненормальные… На всю деревню одни такие – что Святкины, что Каледины… И этот, племяш твой! Угораздило же имечко заиметь – Беркас, "Беркут Каспия" то бишь…Тьфу! Срамота, а не имя!… Ты все равно скажи ему, как явится: Степка, мол, поквитаться с тобой приходил… Но раздумал… – Морозов помолчал и, чтобы не терять лицо, погрозил кулаком и добавил: – До утра раздумал… Пойду я. Опоила…
Во дворе, возле лестницы, ведущей на сеновал, его прилично качнуло. Но это был не хмель, а все та же неодолимая сонная слабость.
"Ну, бабка! – беззлобно подумал он. – Сил совсем нету…". Укладываясь на старый матрац, он успел еще подумать, что старая ведьма даже комаров умеет отваживать: в душистое сено были добавлены какие-то травы, которые пугали ненасытное отродье. Твари кружили возле полуоткрытой чердачной створки тучами, но внутрь не залетали, словно наталкиваясь на невидимую стену. "Как это…? Приходи сон, смыкай очи… А… И без того сплю…"
Он совсем провалился было в забытье, когда неистово залаяли собаки. И тут же разом замолкли. "На кого это? – лениво думал Степка. – Вряд ли кто из деревни. Ночью никто сюда не сунется. А, ну да! Похоже, этот… хмырь возвращается"…
Действительность уплывала, звуки становились приглушенными и какими-то неестественными. В наступившей тишине тягуче скрипнула перекладина, потом и вся лестница отозвалась на чью-то тяжесть…
Степан проснулся скорее от накатившего ощущения тревоги. Он с трудом поднял тяжелую голову и на фоне черного неба разглядел в чердачном проеме еще более черный мужской силуэт. Не, ну чё за дела?
– Ты, что ли? – с удивлением спросил он.
– Ну! – раздалось в ответ.
– Во как?! – опешил Степан. – Сам пришел? Ну, извини…
Пришелец уже забрался наверх и поднялся почти во весь рост – только голову пригнул, чтобы не задеть короткие поперечные балки, удерживающие скаты крыши.
Степан тоже распрямился, причем спросонья гулко ударился головой о балку, но даже не заметил этого. Он никак не мог отделаться от мысли, что вроде совсем ни к чему москвичу специально лезть на сеновал для выяснения отношений с молодым и сильным соперником, да к тому же еще прилюдно обещавшим покалечить его за Верку. Если б сразу встретились, в избе или во дворе, тогда, конечно… а так-то…
Еще тревожило, что соперник за день как-то похудел, осунулся что ли… Мелковат, короче… Даже бить его, болезного, неудобно… Но, видно, доза бабкиного зелья оказалась слабовата, и понемногу кровь отставного десантника начала вскипать.
– Ну, давай, побазарим, – накручивал себя Степан. – Думаешь, если начальник, в Думе сидишь, все можно? А мы тут – никто?!
Тот молчал…
– А мы тут навроде грязи?! Приезжай, топчи!! Что ж ты девку на весь свет паскудишь, а? Она же в дочки тебе годится!
Степан шумно задышал, наливаясь гневом и нетерпением:
– Ну, не обижайся… Сам захотел…
Он шагнул вперед и увидел, что противник спокойно двинулся ему навстречу. Это Морозова снова озадачило: уж больно смело шел в драку наглый москвич. Что-то не так…
В армии Степку научили никого не бояться, но одновременно внушили незыблемое правило: на войне слабых противников не бывает! Выходит, к примеру, против тебя старик восьмидесяти лет, божий одуванчик, в котором непонятно как жизнь держится, подумай, чего это он на бой вышел, какие могут быть у него неожиданные козыри. И всегда бейся с ним, как с самым опасным и самым сильным противником.
Поэтому Степан торопиться не стал. Он раскачивался из стороны в сторону, "дергал" противника обманными выпадами, вызывал на ответные движения, рассчитывая "прочитать" уровень его боевой подготовки.
Тот не поддавался. Стоял себе в стойке и ждал действий Морозова…
Степка снова удивился. По логике вещей, противник должен был обделаться от страха уже тогда, когда Степка расправил могучие плечи и шагнул ему навстречу. А тот не только не отступал, но, напротив, явно демонстрировал готовность с Морозовым потягаться.
Тогда Степка применил свой коронный прием: показал, что хочет сделать подсечку и ударить по опорной ноге. По всем законам, соперник должен был среагировать, дернуть корпусом и обязательно хоть немного опустить руки, и вот тут-то Морозов вложился бы в удар, посылая его точно в челюсть. А цену такому удару Степка знал – он "срубал" им в нокаут опытных бойцов в центнер весом.
Но тут Степан неожиданно для себя нарушил важнейшее правило рукопашного боя – то ли от старухиного сонного зелья, то ли ярость застила глаза: он пошел в атаку, не подготовив следующее действие, так как был уверен, что москвич поведется на обман и сделает все, как задумано. А тот на ложный замах не купился, стойку не рассыпал, а только качнул головой, и страшный удар ухнул мимо цели. Сам же Морозов сделал по инерции незапланированный шаг вперед, раскрылся и неожиданно получил мощный встречный удар в переносицу, от которого Степкина голова, крепко державшаяся на короткой и сильной шее, мотнулась назад так, словно неожиданно потеряла всякую связь с телом.
Степан охнул и присел. Он даже припомнить не мог, когда в последний раз пропускал удар такой силы, и начало драки его обескуражило. Но волю не парализовало. Он только снова поразился нежданной прыти приезжего. "Где ж он так махаться научился?! Смотри-ка, еще и в перчатках!…Руку бережет. Значит, готовился, гад!…"
Степан подобрался и прямо с четверенек бросился противнику в ноги, пытаясь многократно опробованным приемом опрокинуть его, чтобы потом оседлать сверху и размолотить кулачищами. Но тот снова играючи ушел от захвата, причем сделал это так, словно куражился над неумелым соперником, а именно легко подпрыгнул и ухватился за балку, вежливо позволив Степану неуклюже пролететь под ним.
