Горло Чебутыкина дернулось, словно он хотел что-то сказать, но не сказал. Он повернул лицо в сторону и длинным взглядом затравленного существа смотрел в угол.

— Я вот что хочу вас спросить, Николай Иваныч, — снова начал Вермонт, с трудом подыскивая слова. — Я хочу вас спросить, что… было… там?

Чебутыкин быстро повернул голову и цепким злым взглядом уставился на Вермонта. Вермонт и сам чувствовал шаткость, непристойность и даже циничность своей позиции. Он заловил этого Чебутыкина в посмертном мире, как какого-нибудь зверька, посадил в клетку и теперь собирался допрашивать.

— Ты кто? — вдруг спросил Чебутыкин.

— Я Илья Александрович Вермонт, старший научный сотрудник института физики высоких энергий в Протвино. Я кандидат физико-механических наук, выпускник… — с фальшивой разговорчивостью начал Вермонт.

— Исследуешь меня, да? — в голосе собеседника прозвучала издевка.

— Я понимаю, как вам трудно, — сказал Вермонт. — Поверьте, мне тоже нелегко…

Они помолчали, глядя в пол.

— А тебе чего трудно? — спросил Чебутыкин.

Вермонт не решался поднять глаза.

— Я не знаю, как это у меня вышло. Я случайно…

— Наворзопил и в кусты? — по своему понял слова физика Чебутыкин.

— Я не бегу ни в какие в кусты… Я запутался во всем этом, — честно сказал Вермонт. — Николай Иванович, скажите мне, что там, там что? ЧТО? С треугольного лица со стоящими над ним дыбом волосами на пленника науки смотрели безумные и отчаянные глаза.

Чебутыкин в прежней своей жизни был шофером совхозного грузовика. Вермонт знал это из информации, срочно затребованной и полученной из ЗАГСа в Липицах. Сейчас шофер грузовика смотрел на бледного, измученного недосыпом, взбудораженного чефирем физика с иронией в маленьких глазках под короткими кустистыми бровками.

— Хочешь знать, чего там? А это просто узнать! Он заулыбался, ощерился неприятно и нагло. У него были крепкие маленькие зубы. — Помри и узнаешь!

— Я серьезно, Николай Иваныч… — смиренно сказал Вермонт.

— А и я серьезно! Ты чего ж думаешь, выудил меня сюда как рыбу на спиннинге, — шофер когда-то был рыбаком и удил на спиннинг в Оке, — и теперь исследовать будешь? Хрен-та! Шофер показал ему кукиш. — Меня врачиха исследовала, гоняла по анализам… загоняла всего… затравила, сука… вот я и помер.

Илья едва удержался, чтобы не выразить Чебутыкину сочувствие в связи с постигшей его кончиной.

— Николай Иваныч, вы понимаете… раз уж так случилось, что вы тут… то может, вы все же расскажете, что происходит с человеком после того, как он… Вермонт поднял на собеседника глаза, не решаясь произнести слово. Он заранее почувствовал всю фальшь своих слов, но договорил до конца. — Это очень важно для науки.

Чебутыкин вдруг вздохнул. Он вздохнул с такой глубокой печалью, что Вермонту стало жалко этого невысокого мужичка с измученным лицом, небритым подбородком и маленькими, глубоко сидящими глазками под короткими бровями. Он молчал сочувственно, словно соглашаясь с тем, что своими расспросами причиняет собеседнику боль. Он даже не мог объяснить ему, почему задает эти вопросы, не предусмотренные комплексным планом психологического обследования (впрочем, план еще только писался в соответствующем НИИ и еще ждал обсуждения на научном совете и утверждения в Академии), почему ворвался в отсек без разрешения научного руководства института, почему проявляет дешевое ненаучное любопытство. Молодой физик молчал, смиренно наклонив гудящую от недосыпа, ноющую в висках, взлохмаченную голову.

— Там красиво, — начал говорить Чебутыкин. — Там идешь, бывало, по полю, а дальше такие холмы… такие, слышь, ты, физик, холмы… а на холмах жирафы… пасутся… вместе с буйволами… в мире и согласии.

— Куда идешь?

— А куда хочешь туда и идешь, — объяснил Чебутыкин.

— А что там вообще люди делают?

— За всех не скажу. А я гуляю.

— А с другими людьми вы там встречаетесь?

— Ну а как же! — оживился шофер. — У меня там и друзья есть! Там за лесом в хижине живет один старик, звать Ерема, он между мирами ходит туда-сюда… с евреем одним старым я там тоже знаком, Исаак Лурия его зовут, он раввин… у него камни летают и птицы стоят в воздухе… ну там и наших русских много, они собираются по субботам в лекционном зале и слушают выступления…

— У вас там и лекционный зал есть?

— У нас там все есть, не то что у вас тут! — заносчиво отвечал Чебутыкин, явно гордясь развитой инфраструктурой тех мест, откуда прибыл.

— А выступает кто?

— А все. Артисты помершие там, Утесов вот на днях про одесские лиманы пел, Шульженко про синий платочек, но я больше на лекции Ленина хожу, он завел там ликбез для представителей рабочего класса…

— Лекции Ленина?

— Ну да, Ильич нам читает про то, про се… Побалакать с ним и после лекции можно… В последний раз он нам читал про олигархический капитализм в современной России.

— А еще кто читает?

— А все! — отвечал Чебутыкин, принимая свободную позу на неудобном жестком стуле. Воспоминания о блаженных местах увлекли его. — По абонементу. Христос, Моисей, Будда, Конфуций, Зароастр, блаженный Августин, Черчилль, Ленин…

— А Сталин? — почему-то спросил вдруг обалдевший Вермонт.

— Нет, Сталин не у нас, он в аду.

— Так вы из рая к нам прибыли? — обрадовался Вермонт.

— Ну откуда же еще, мил человек! — крикнул ему Чебутыкин, вставая. Молодой физик поднял глаза на стоящего перед ним невысокого, круглолицего человека с покатыми плечами, короткими бровями и прыгающими в приступе смеха идеально-здоровыми мелкими зубами и понял, что совхозный шофер смеется над ним.

5.

Лимузин, на котором ехала Анна Вивальда, пробился сквозь пробки на Ленинградском шоссе, медленно проехал через Тверскую улицу и остановился у отеля "Арарат-Хайат" на Петровке. Швейцар плавным жестом затянутой в белоснежную перчатку руки открыл дверцу. Из полутьмы кабины прежде всего показались острые коленки Анны Вивальды и ее красные босоножки, а потом и она сама, снова успевшая погрузиться в недовольное, печальное и даже очень горькое настроение. Она уже успела нацепить на себя огромные черные очки. К стеклянным дверям отеля она шла в новом обвале сияющих фотовспышек. У дверей отеля каблук подвернулся, и она чуть не свалилась. Кто-то поддержал ее под локоть.

В огромном холле ее ждал с букетом роз управляющий отеля. Анну Вивальду передернуло от его слащавой улыбки и бесконечных идиотских букетов, которые ей вручали по каждому поводу. В лифте молоденький лифтер в кофейной куртке с блестящими пуговицами и в круглом кепи с бронзовой бляхой изо всех сил старался смотреть прямо перед собой, но иногда его глаза быстро стреляли в сторону певицы. В своих огромных черных очках Анна Вивальда стояла неподвижно, словно лошадь, у которой шоры на глазах. Когда она вошла в приготовленный для нее номер на пятом этаже — президентская сюита в белых и кремовых тонах с сиреневыми шторами, розовым балдахином у кровати и креслами на изогнутых ножках — вся эта суета ей уже надоела чуть ли не до смерти. Она устала. Она наклонилась, расстегнула ремешки своих итальянских босоножек и раздраженными движением сначала одной, а потом другой тощей длинной ноги запулила их в стену.

— На-до-е-ло! — по слогам проскандировала она, отправляя в стену первую босоножку.

— Мне надоело, ты поняла! — яростно крикнула она вслед второй и босиком, покачиваясь на длинных тощих ногах, пошла по белоснежному паласу. — О господи, какое все же все дерьмо… Она никак не могла найти свою фляжку, чтобы хлебнуть еще раз, и сказала сама себе: Фляжечка убежала! Тут она перешла в спальню и упала спиной на кровать.

— У тебя сегодня пресс-конференция. Ты уже пила в самолете, — отвечал ей менеджер Джон Фенимор Купер Дакоста. Оказывается, он тоже был в ее номере.

Она сняла очки и, держа их за дужку, уронила руку с кровати. Некоторое время она смотрела на Дакосту немигающим взглядом своих огромных трагических глаз.