Черные машины каждую минуту подкатывали теперь с двух сторон, от Крымского моста и от Каменного. Мигалки заходились истошным синим пламенем на блестевших крышах. Появился толстый милицейский генерал в серой форме с красными лампасами и такого же цвета лицом. Он вступил в разговор с высоким и худым человеком в штатском, который с рацией в руке расхаживал по набережной. Прибыло три пожарных машины, из дверей вылезали неповоротливые пожарные в брезентовых костюмах, резиновых сапогах и огромных сияющих касках. Огня не было, и вскоре они, маясь бездельем, ходили в своем тяжелом одеянии по набережной с мрачными лицами. Зато четверо мужчин, приехавших на автобусе Volkswagen с затемненными стеклами, тут же взялись за дело. Они беспрепятственно прошли за уже установленные решетки ограждения и что-то делали у постамента. Толпе было плохо видно. Один из новоприбывших залез на постамент и сидел там на корточках, делая пассы руками в белых нитяных перчатках, другие собирали что-то в полиэтиленовые пакеты.
— Следы взрыва ищут, — сказал кто-то в толпе.
— Смотрите, смотрите! — крикнул чей-то веселый голос.
Посередине реки стоял катер МЧС с белой скошенной рубкой. Белая лесенка на борту катера уходила под воду. Водолаз в тяжелом костюме, переваливаясь, прошел по палубе к лесенке и неуклюже развернулся. Он стоял спиной к толпе, пока двое в оранжевых спасательных жилетах надевали ему на голову круглый шлем с окошком. После этого он, медленно нащупывая огромной ногой ступеньки, стал спускаться по лесенке. Сначала в воду ушли его слоновьи ноги, потом он погрузился по пояс и только тогда разжал руки в огромных черных рукавицах и, откинувшись спиной вперед, ушел в воду.
В трех километрах от бурлящей на набережной веселой толпы, в кабинете с задернутыми синими гардинами, человек с мятым лицом и тусклыми глазами сидел за письменным столом с телефонной трубкой в руке. Он был бледен страшной, нездоровой бледностью. Ему докладывали прямо с набережной.
— Толпу отодвинуть на сто метров, — командовал Затрапезников своим обычным бесцветным голосом. Его изможденное лицо не менялось в выражении никогда, только в серых и тоже тусклых глазах иногда пробегало что-то непонятное и тоскливое. Проморгал! — билось у него в висках. Упустил! А как же стабильность? На этот страшный вопрос он не знал ответа, да и не мог его знать, потому что все то, что он держал под контролем, вдруг развалилось в мгновенье и превратилось в огромную и все увеличивавшуюся толпу, которая не хотела расходиться и хамила его людям. Об этом он тоже уже знал. Неужели началось то, чего он так боялся и что иногда приходило ему в ночных кошмарах, где он оказывался маленьким человечком, убегавшим от чего-то огромного, что гналось за ним гигантскими шагами? — Да, оттеснить, не смотря ни на что… Он снова слушал.
— Два водолаза мало, вызывайте еще, — сказал он. — Баржа с подъемным краном идет. Расчетное время прибытия пятнадцать сорок. Он опять молчал. — Что там на месте подрыва? Тут он молчал долго, с сосредоточенным лицом слушая, что ему говорят. И чем дольше он слушал, что ему говорят, тем плотнее сжимался его и без того узкий рот и нарастало это непонятное выражение глаз на вдруг похудевшем истомленном страданием лице.
— Бидоны с творогом? — наконец сказал он. — Подорвали скульптуру бидонами с творогом? Нет? Да? Два со сметаной? Всего четыре? Четырьмя бидонами с творогом и сметаной взорвали произведение искусства высотой в сто метров? Вы понимаете, что вы говорите? Вы жопа, полковник! — никто никогда не слышал таких слов от генерала Затрапезникова. — Я отдам вас под трибунал! Я вам сказал, нам дали двадцать четыре часа, чтобы найти преступников, которые в центре Москвы, в километре от Кремля, устраивают террористические акты! Я отвечаю головой, и вы отвечаете головой, и передайте генералу Барташьяну, что он тоже отвечает головой… Он положил трубку и прошелся по кабинету, движением пытаясь успокоить разгулявшиеся нервы. Но не мог. Двое — президент и святой Феликс — все смотрели внимательно и испытующе на него с портретов, словно им было интересно, как он справится с этими безумными бидонами, и со свалившимся в реку императором, и с сумасшедшим математиком, возглавившим институт в Протвино, и с дырой в загробный мир, и с коммунистами, забросившими туда отряд героев, и с шофером Чебутыкиным, который в этот момент, зажатый между двумя глухо молчащими оперативниками на заднем сиденье черного "Мерседеса" с тонированными стеклами, въезжал в огромные раздвижные ворота Лефортовской тюрьмы.
Глава восьмая
1.
Ашот Семенович Гаврильянц перенес свою штаб-квартиру в город Протвино. Он арендовал целый этаж местной гостиницы и перевел сюда своих управленцев и распространителей. Газету он поручил трем замам, которые оставались в небоскребе "Федерация". Каждое утро он начинал с планерки, проходившей в конференц-зале гостиницы. У дверей в зал в это время становился приехавший с Гаврильянцем из Москвы охранник. Планерки были секретные.
Перед Гаврильянцем стояла самая великая и самая необычная задача среди всех задач, которые когда-либо приходилось решать главным редакторам и генеральным директорам газет. Технически и практически легче было бы наладить распространение New York Times в Сахаре или Vogue в Антарктиде, чем распространение газеты в загробном мире. Тут необходимо было — он был подлинный первопроходец! — создавать совершенно новую логистику. Старые рецепты не работали. Он не мог просто направить туда грузовики с тиражом, грузовики там не ездили. Он не мог также скупить там у конкурентов сеть киосков, киосков там не было. Очки съезжали по носу Гаврильянца, и охранник слышал доносящееся из-за дверей конференц-зала: "Думаем, парни! Думаем! Думаем!"
Новый директор института, молодой физик Вермонт, которому Гаврильянц был представлен, скользнул по пожилому армянину рассеянным взглядом и тут же забыл и о нем, и о его газете, и о его проблемах, и о тех льстивых словах, что он говорил. Вермонт на посту директора института должен был знакомиться со многими людьми и выслушивать разные комплименты по поводу своих талантов и всевозможные резоны по поводу загробного мира, но он тут же забывал и этих людей, и их резоны, а на комплименты вообще не обращал никакого внимания. Все они были заняты мелкой игрой и преследовали какие-то свои частные и безразличные ему цели, тогда как он был сосредоточен на единственно важной, огромной задаче: повторить опыт. В конце концов он вызвал своего первого зама, приехавшего из Москвы профессора Растамовича, и попросил его взять всю эту чепуху на себя. Вальяжный, годящийся ему в отцы Растамович, носивший костюмы за три тысячи евро и пахнувший дорогим одеколоном, ласково и снисходительно согласился.
За спиной молодого директора института, доводившего себя до нервной астении беспрерывными расчетами тех или иных обстоятельств, связанных с грядущим пуском коллайдера, Растамович организовывал экономику проекта так, как он ее понимал. Во-первых, он создал при институте ЗАО, которое являлось обладателем всех прав на вход в загробный мир (С). Он намеревался продавать туда билеты, причем разных категорий. Во-вторых, он создал еще одно ЗАО, которое являлось обладателем прав на все открытия, которые совершил или совершит Илья Вермонт на посту директора института. В третьих, он создал еще одно ЗАО, в собственность которого передал все земли, воды и природные ископаемые, которые будут обнаружены в загробном мире; и было еще одно ЗАО, целью которого являлось создание там особых зон для проживания vip-персон. Все это привело к тому, что к концу первого месяца работы Растамовича количество созданных им ОАО и ЗАО превысило сто, и все они беспрерывно передавали друг другу права и права на права, а также права на передачу прав на права, так что никто уже не мог точно сказать, что кому принадлежит. Только Растамович знал. Вот с этим опытным ученым и вел переговоры Гаврильянц.
