4.

Анна Вивальда и ее состояние — алкоголизм, кокаинизм, несчастное детство, эксплуатация шоу-бизнесом, депрессия, одиночество — были главной темой долгих разговоров, которые московские сновидицы вели между собой на уютной Машиной кухне, в окне которой истово сияли красным буквы "Главмосстрой" и виднелись могучая спина князя Юрия Долгорукова и ядреный зад его коня. Они также прослушали три альбома певицы, скачав их на rutracker.org, и долго обсуждали ее по наитию возникшую песенку про двух лежавших на попонке котов и их хвосты. Тут у сновидиц не совпадали мнения. Мелкая Вибрация утверждала, что это готовая мантра, совпадающая с двести восьмой мантрой Кришнамурти, а Теплый Олень считала, что это наивная поэзия, в которой душа певицы освобождает себя от тисков догматической реальности. Тогда они погадали на картах Таро и решили, что Анну Вивальду следует "регресснуть", а также "отбалансировать" и "прогладить". Речь шла о том, что у нее, как они выражались, надо "подправить карму", "подчистить ауру" и "подкрутить чакры".

Сначала сновидицы, сидя все вместе за круглым столом в одной из комнат ее президентской сюиты в отеле "Арарат Хайат" на Петровке, пили китайский зеленый чай с пирожными и весело говорили про отмену смерти, в которой эзотерические девушки не видели ничего удивительного. У Анны Вивальды даже сложилось впечатление, что в их кружке смерть была отменена гораздо раньше, чем во всей России. Девушка с мелкими кудряшками, восседавшая в позе лотоса на высоком барном табурете, рассказывала, что уже бывала там, когда в ашраме в шестичасовой медитации останавливала дыхание и погружала себя в золотую солнечную ткань. Полная женщина, с жадным аппетитом евшая пирожные, говорила, что не вылазит с того света. Об ученых же они говорили свысока, как говорят о недоучках, до которых все доходит в последнюю очередь. Хомяк, которого они тоже угостили свежайшими творожными пирожными, превратился в розовый шар с веселыми черными глазками. Он задремал, но все равно с наслаждением впитывал журчащие человеческие голоса всем своим раздувшимся, уютным тельцем.

Потом они взялись за Анну Вивальду. Сначала полная дама с лицом исключительной важности — врач-нарколог с собственным уникальным методом вызволения алкоголиков из пут пьянства — склонилась над Анной Вивальдой и заклинаниями из русских сказок ввела ее в транс. Перед внутренним взором певицы возникали странные картины. Анна Вивальда тихим сонным голосом рассказывала о самой себе, какой она была в третьей от начала жизни. Оказывается, она была римским мальчиком, игравшем в кости. Транс Анны Вивальды был столь глубок, что она продолжала рассказывать захватывающие истории о собственных приключениях в своих предыдущих жизнях даже тогда, когда дама-нарколог, устав слушать (от своих пациентов она слышала истории и покруче, чем игра в кости в древнеримских банях), устроилась перекусывать за журнальным столиком, на котором молчаливый официант сервировал для нее бутерброды с икрой, бутерброды с ветчиной, бутерброды с французским сыром, круассаны, фрукты, чай и кофе. Дама жадно поглощала еду, в то время как ее ученица впадала во все более глубокий транс.

Особу, так жадно евшую во время сеанса погружения бутерброды, сменила худая женщина в костюме цвета морской волны и с кружевным воротником и манжетами. Они с Анной Вивальдой сидели в креслах и делали пальцами всевозможные фигуры. Эти фигуры назывались хастами и мудрами. Они соединяли пальцы в странных позициях, выкручивали их и при этом смотрели друг другу в глаза, соединяя потоки энергии. Официант, в очередной раз зашедший в номер с подносом, на котором стояли тарелки с бутербродами, чашки и никелированный кофейник, с изумлением посмотрел на завязанные в узлы пальцы и решил, что эти две женщины сошли с ума. Люди, жившие в номерах отеля, часто бывали лишены стыда и много чем занимались при официанте, но такого он еще не видел. По мнению молчаливого вышколенного официанта, все эти нагрянувшие в номер к знаменитой певице женщины были шарлатанками, имевшими целью завлечь ее в свою секту и выдоить из нее деньги. Но он, конечно, ошибался. Они не брали с нее ни копейки.

Была среди них и еще одна женщина, про которую сновидицы говорили с большим уважением и даже почтением, хотя она ни в чем не участвовала и только отрешенно сидела у стола перед полупустой чашкой с китайским чаем. Сколько бы она не пила чая, чашка всегда оставалась полупустой, а чай никогда не остывал, и над ним всегда стояло облачко пара. Даже не очень сведущая в науках Анна Вивальда поняла, что эта чашка явно противоречит закону сохранения энергии и еще многим научным законам. Это была загадка, которую никак не могла отгадать Анна Вивальда, впервые за долгие годы чувствовавшая, что ее окружает не истерический и неестественный восторг поклонников, а теплое чувство симпатии и интереса. Женщину с вечно полупустой чашкой звали Вера. Она почему-то была в офицерском кителе без погон, который был увешан многочисленными медалями всех времен и народов и значками. Ее русые волосы были собраны на затылке в старомодный пучок и затянуты простой черной резинкой. Когда Анна Вивальда, давая отдохнуть своим чакрам, которые ей ежедневно подкручивала маленькая женщина с невероятно горячими ладошками, однажды вышла в большую комнату, то обнаружила, что полупустая чашка по-прежнему тут, и над ней по-прежнему стоит легкий белый дымок, а самой Веры нет. Сновидиц это не удивило, и они объяснили Анне Вивальде, что Вера вообще-то живет не в Москве, а на Алтае, куда и отбыла через окно и пятую точку небосвода.

5.

Президент Российской Федерации сидел один в длинном, неуютном, тускло освещенном зале своего загородного дома и пил тощий чай с молоком. Было три часа ночи. Он снял пиджак и остался в белой рубашке с узким галстуком. Он только что приехал из Кремля, но не ложился, потому что знал, что не заснет. Он никак не мог унять того возбуждения нервов, которое накопилось за длинный день, прошедший в переговорах, докладах, телефонных звонках, заседаниях, заслушивании мнения военных, ученых и капитанов крупной промышленности. На кухне для него был готов ужин: белая и красная рыба, спагетти с соусом, булочки из правительственной пекарни, вазы с черной и красной икрой, фрукты… Но аппетита не было, есть не хотелось.

Президент отхлебывал слабозаваренный чай и подливал в него молоко из молочника. На душе было смутно. Ирина, дежурная подавальщица, молча вынесла ему чай с молоком и также молча ушла. Она действовала строго по инструкции, запрещавшей ей первой начинать разговор, но иногда ему хотелось, чтобы эта молодая женщина в неброском коричневом платье заговорила с ним, проявила обычный человеческий интерес к его проблемам и теплое женское сочувствие к его трудной работе. Тогда он внутренне одергивал себя: ишь чего захотел! становишься сентиментальным! нельзя позволять себе этого!

Он по-прежнему выходил к людям, уверенно раскачивая плечами на ходу, по-прежнему говорил скупо и сухо, по-прежнему позволял себе иногда иронию, по-прежнему давал ясные и четкие указания по поводу тех или иных мер в новой чрезвычайной ситуации, но внутри него возникла и расширялась пустота. Эта внутренняя пустота была продолжением и отражением той огромной внешней пустоты, которую он так остро чувствовал вокруг себя. Внешне и видимо все было на месте — телефоны спецсвязи на столе, вышколенная охрана, три тысячи порученцев, вертикаль власти, горизонталь пространства, смиренный капитал, дружелюбные граждане, сбегавшиеся смотреть на его прибытие, сытые лживые лица исполнителей его указаний, лояльность которых он покупал, закрывая глаза на их дела и делишки — но на самом деле все тихо обламывалось в самой сути его власти. Он это хорошо понимал.