В л а д и м и р   И в а н о в. Мальчик для бытия. Стихотворения. М., “Журнал поэзии „Арион””, 2009, 72 стр.

“Last but not least”, как говорят в таких случаях англичане. “Последний по списку, но не по значимости”. Хотя книга вышла в другой — старой — арионовской серии, по духу она вполне встраивается в один ряд с “аэстэшным” проектом, примыкая в нем скорее к пейзажному “минимализму” Салимона, Бару и Дьячкова.

Достоинство лирики Иванова — в том, что стихи его менее пейзажны, более наполнены людьми, заботами, делами, временем. “Морозы, морозы везут тепловозы, / Платформами гонят — я был очевидцем. / Я видел, как вместо сосны и березы / Платформы с морозами гонят в столицу. // Их свалят небрежно у стен мавзолейных, / А после, конечно, растащат по дачам. / Пока же их тащат ширококолейной / Из мест, где Сусанин поляков дурачил” (“Порожняк”).

Недостаток — в том, что минимализма, а точнее, чувства, где, в каком месте нужно “прекратить стих”, Иванову часто не хватает. В том же замечательно начатом “Порожняке” стих еще десять катренов катит действительно “порожняком”, скучновато перетряхивая “русско-польскую” тему, чтобы в финале выдохнуть совсем уж никакое: “Поляк, на поверку, был умалишенным / Лесничим, с войны не дождавшимся сына”…

И это, увы, можно сказать о большинстве стихов книги. Зачины — такие, что просто хочется “слоняться по городу и репетировать”. “Вчера падал снег удивительный, / Сегодня он липкий — строительный”. Или: “Нанять „зилка” и ехать выбирать / Кусок гранита у ж/д моста, / Ладонью грязной пот со лба стирать, / Отшучиваясь: „Надо знать места / Гранитные”, — и мест не выдавать” (“Хлопоты”). А дальше начинается “порожняк” или, в лучшем случае, “полупорожняк”: строки, мало что добавляющие к зачину. Вот начало: “Кого не били в нежном возрасте, скажи? / Тебя не били? То-то, всех нас били. / Тропа войны ведет за гаражи, / Где надпись та цела, что мы там были” (“Историки”). И после этого идет такое: “Пусть время — не колода, но пасьянс — / В любой из дней не заперта калитка, / В любое место... Ихний дилижанс, / И наша рядом тряская кибитка”. Словно другим поэтом дописано: набор общих мест, неглубоких сравнений. При этом, что интересно, небольшие стихотворения в книге тоже не слишком запоминаются.

Поэтому для меня пока Иванов — поэт великолепных зачинов. Процитирую еще один, напоследок: “Все то же — подкатил мусоровоз, / Поднял контейнер с грохотом и скрипом, / Перевернул и многое просыпал / Мимо себя. И ночь с собой увез”.

[4] Голубкова  Анна. Поэтическая библиотека... —«Знамя», 2009, № 7.

[5] Губайловский  В. Перебирая времена. —«Новый мир», 2009, № 1; Роднянская  И. Буквы и голос. —«Новый мир», 2009, № 5; «Книжная полка Аркадия Штыпеля». —«Новый мир», 2010, № 7.

[6] Муратханов  Вадим. Жестяной ларец Салимона. —«Интерпоэзия», 2009, № 1.

ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО: УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР

НЕПАХАНОЕ ПОЛЕ

…В наш образованный век стыдно доказывать простую

мысль, что история — аутобиография сумасшедшего.

                     А. Герцен, «Доктор Крупов»

Недавно в Киеве можно было наблюдать давно забытую картину: публика ломи-лась в театр имени Ивана Франко и даже спрашивала лишний билетик от самого выхода из метро. Некогда — перед крупной премьерой или гастролями — это было дело обычное, но в последние два десятка лет жизнь не очень-то оставляла место для культурного энтузиазма. Стремление народных масс попасть в театр вызвало у старых киевлян умиленную радость, но еще примечательнее был повод — не премьера и не гастроль, а творческий вечер поэта Лины Костенко с презентацией ее первого романа «Записки українського самашедшого». Поистине неслыханное дело: театру Франко, первому в стране по статусу и, пожалуй, по уровню спектаклей, нет нужды сдавать свою сцену под творческие вечера. Нормальная киевская книжная презентация — это небольшой зал или аудитория, где собралось человек десять-двадцать, максимум — до сотни, если автор, как говорится, «медийная персона». Между тем в театр пришли две тысячи человек, от культурной и не очень культурной элиты до студентов, а те, кто билета не добыл, стояли на площади и смотрели прямую трансляцию на большом экране.

Безусловно, выход этого романа — Событие с Широким Резонансом. Откровенно говоря, мы не планировали посвящать целую колонку одной книге, однако и роман, и мощный отклик, который он вызвал, обозначили целый ряд проблем и явлений, как в литературной, так и в общественной жизни Украины. По мере того как писалась эта колонка, круги на воде все расширялись: уже и скандалы пошли, и скандалы вокруг скандалов. Давно уже такого не бывало. С большим успехом начался презентационный тур Костенко по Украине (правда, вскоре прервался, произведя еще больший шум, о чем ниже).

Вряд ли найдется в современной украинской литературе другая фигура, способная привлечь такое искреннее и широкое внимание, как Лина Костенко. Первый тираж «Записок…», на порядок превышающий стандартные для Украины две тысячи, разошелся моментально. Роман читается и обсуждается даже теми, кто в руки не брал украинскую прозу последних десятилетий, — да что там, и теми, кто вообще книг не читает уже много лет.

 В Украине Лина Костенко — живой классик, поэт-шестидесятник, чьи стихотворения и поэмы входят в школьную программу; а еще — единственный безусловный моральный авторитет для самых разных социальных и географических групп; человек, ничем и ни в чьих глазах не запятнанный. Время оттепели породило в Украине по-настоящему мощное культурное движение, но судьба украинских шестидесятников оказалась печальна: иных уж нет, а иным и руки не подашь; и среди оставшихся немногих Костенко — безусловно, самое значительное имя. В России таких общепризнанных фигур нет по вполне понятной причине: в 1990 — 2000-е годы каждый рано или поздно должен был прямо высказаться по вопросам, не имеющим однозначных ответов. Шоковая терапия, Белый дом, Чечня, ЮКОС… — что о них ни скажи, а кого-то оттолкнешь. В Украине же таких масштабных потрясений, за исключением экономических, не было, а те, что были, вплоть до самого Майдана, не становились предметом ни общественной рефлексии, ни непримиримого размежевания. Но даже в таких условиях Костенко сохранила свой авторитет только ценой добровольного отшельничества. Многолетнее молчание: с 1999 по 2010 год — ни новых поэтических книг, ни переиздания старых. А поскольку, как сказано, школьникам они необходимы, у букинистов взлетели цены на сборники 1980-х годов: статус Костенко это повысило еще более. Хоть самиздатом распространяй, как это и было с ее книгами в шестидесятые.

Костенко — не только лирик, но и эпик (поэма «Маруся Чурай» — едва ли не самое известное ее сочинение; здесь стоит сказать, что, как ни удивительно это для русского читателя, в украинской литературе исторический роман в стихах вполне жив). Между тем «Записки украинского самашедшего» — ее первое прозаическое произведение; тем больший интерес в прошлом году вызвали известия о его скорой публикации в издательстве, выпускающем по преимуществу детскую литературу. Излишне говорить, что «Записки…» — вовсе не детское чтение, но «А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА» отличается завидным маркетинговым чутьем и много лет держится во главе едва наметившихся трендов (достаточно сказать, что украинские переводы «Гарри Поттера» даже в русскоязычной среде потеснили русские издания этой эпопеи благодаря качеству и скорости публикации).

Так что же нашли в романе украинские читатели? Что он им дал — чего явно не дала ни одна украинская книга последних лет?