“<...> либерализм обречен, демократия в глубочайшем системном кризисе, и крах демократического мифа в мировом масштабе — вопрос нескольких десятилетий.

А во-вторых… что ж, если все опять обойдется, это будет моим глубоким личным кризисом”.

“Народ сегодня — темная, никем не исследуемая, загадочная субстанция, никак себя не соотносящая с Кремлем и никак к нему не относящаяся. Есть где-то какой-то Кремль, и ладно, лишь бы не мешал… В случае серьезного внешнего конфликта за него никто не будет жертвовать собой. <...> Население России — давно уже отдельная субстанция. Оно уползло. На Севере, в Сибири это особенно видно”.

Нина Горланова. Повесть Журнала Живаго. — “Урал”, Екатеринбург, 2009, № 1 <http://magazines.russ.ru/ural>.

Эмоциональные дневниковые записи о тяжелой жизни пермской писательницы. Здесь же — “О Цветаевой” (интервью с Линой Кертман, взятое Ниной Горлановой 13 января 2008 года).

Марина Давыдова. Кто кричит “позор!”? Отпор по партийному принципу. — “Стенгазета”, 2009, 15 января <http://www.stengazeta.net>.

“<...> если в случае с Елизаровым и его романом „Библиотекарь” закономерным гневом воспылали в основном гуманисты, либералы и литературные традиционалисты, не утратившие веру в учительскую роль изящной словесности, то в случае с Беляевым-Гинтовтом, изображающим сусальных русских красавиц, стоящих на страже отечества, случилась странная история. Критика лауреата и выдавшего ему премию жюри раздалась из уст теоретиков и практиков современного искусства, прежде вещавших urbi et orbi, что творцу в его экспериментах все позволено, потому что не только Бога нет, но вообще ничего святого нет, есть лишь визуальные клише и семиотические знаки, а художник — престидижитатор, с большим или меньшим успехом ими жонглирующий”.

“Громче всех кричавший „позор!” Анатолий Осмоловский (широкой публике он известен как автор громкой акции на Красной площади, где члены его творческой группы выложили своими телами популярное слово из трех букв) в одном интервью прямо заявил, что в современном искусстве есть только одно табу — такие, как у Беляева-Гинтовта, „протофашистские взгляды”. <...> Если идеологических табу для художника нет вовсе, это еще как-то можно понять. Но если они есть (то есть если существуют „правильные” и „неправильные” взгляды), не очень понятно, почему их определяет Осмоловский и примыкающая к нему группа товарищей, а, например, не сам Беляев-Гинтовт”.

“Так уж сложилось, что в современном арт-мире левый радикализм (включая троцкизм, большевизм и т. д.) считается вполне приемлемым и, более того, разделяется большинством представителей этого мира. В то время как правая идея подвергается решительному осуждению. И Беляеву-Гинтовту давали отпор по такому вот партийному принципу: что позволено левым (хоть иконы топором рубить, как Авдей Тер-Оганян, хоть грозить с плакатов буржуазии физическим уничтожением, как Дмитрий Гутов), то не позволено правым. Между тем в сугубо политическом смысле оба радикализма, как говаривал тов. Сталин, хуже”.

Первая публикация статьи: “Известия”, 2009, 12 января <http://www.izvestia.ru> .

Доктор Живаго — агент ЦРУ? В январе будут рассекречены архивы Нобелевского комитета, касающиеся премии Бориса Пастернака. Беседу вела Ольга Тимофеева. — “Новая газета”, 2009, № 1, 12 января.

Говорит Иван Толстой, автор книги “Отмытый роман Пастернака: „Доктор Живаго” между КГБ и ЦРУ”: “Мы давно уже знаем, что рукопись романа Пастернак послал на Запад сознательно, будто узник, отчаянно выбрасывающий из крепости заветную записку с мольбой о спасении. И послал не одну рукопись, а целых пять. И следил за судьбой романа очень пристально. Писал бесчисленные письма, не только разъясняя замысел и идеи своего романа, но пытаясь организовать издательский процесс: сводил и мирил людей, предлагал решения для зашедших в тупик вопросов, разрабатывал тактику конспирации для в глаза им не виданного Фельтринелли, назначал денежные премии своим зарубежным помощникам и переводчикам, договаривался о контрабандном привозе гонораров. И делал все это, не выезжая из Переделкина, в глухие годы железного занавеса и постоянной слежки. Борис Леонидович сам вбросил себя в политику, и дело это не было для него таким уж чуждым. По мнению проницательного Варлама Шаламова, это соответствовало натуре писателя: „Б. Л. далеко не вне политики. Он — в центре ее. Он постоянно определяет ‘пеленги‘ и свое положение в пространстве и времени”. Вот такого Пастернака я и взялся показать в книге: не наивного чудака, а человека с великолепным чувством стратегии, насмерть (в буквальном смысле) стоящего за свою книгу, за право на поступок, презирающего своих гонителей и верящего в дружеские чувства и возможности своих западных доброжелателей”.

“Думают, наверное, что я вредная старуха”. Из воспоминаний о Татьяне Вадимовне Васильевой. — “ LIBRARIUS ”. Новейшая история антиковедения в России. <http://librarius.narod.ru>.

Отрывки из воспоминаний о Т. В. Васильевой (1942 — 2002) “одного из ее учеников” (?). “Анекдотически-акусматический жанр не претендует на полноту раскрытия характера, но он показывает Татьяну Вадимовну — выдающегося исследователя и прекрасного знатока античности — с неожиданной для многих стороны <...>”. На персональной страничке Т. В. Васильевой также читаем: “Благодарим Надежду Николаевну Трубникову за любезное разрешение опубликовать здесь эти материалы”.

Например: “Когда я читал Гаспарова и умирал от зависти, Т. В. мне сказала: „А это его в секторе натаскали. Там тогда такие люди были — Петровский, Грабарь-Пассек; они сохраняли русский научный belles-lettres: если пишешь на птичьем языке, то могли и на смех поднять. Вот он там и научился статьи писать, а первые были так же неудобочитаемы, как у всех””.

Елена Дьякова. Проза пассажиров, проезжающих мимо. Толстые журналы 2008 года ищут новое в старых пейзажах. — “Новая газета”, 2009, № 2, 14 января.

“Журнальный процесс всегда затевается и течет ради нескольких текстов. Ради медленного отбора новых имен. А прочее — фон. Но фоновая проза-2008 — материя удивительная. В ней не изменилось ничего: стоит длинное, глухое, среднерусское, позднесоветское время. Не весна и не осень. Не перестройка, не шокотерапия, не стабильность с люрексом гламура… Не изменилось ничего: в городе и в деревне донашивают старые пейзажи и интерьеры, сюжеты и лица 1960 — 1980-х”.

Евгений Евтушенко. Жизнерадостный изгой. — “Новые Известия”, 2009, 30 января <http://www.newizv.ru>.

“С маниакальной уверенностью я предсказывал неизбежное явление в поэзии некоего „мальчика”, который превзойдет и меня самого, да и всю плеяду шестидесятников, став ее живым продолжением, наследником <...>”.

“Но дело с наследником затянулось. На него не был похож никто из смогистов, назвавшихся самыми молодыми гениями, — они слишком много сил тратили на надменно-завистливое противопоставление себя шестидесятникам, хотя тайком друг от друга извинительно хаживали к нам со своими стихами”.

“Не оправдал моих надежд крупный самоценный поэт, возведенный поклонниками в сан Великого Маргинала, уже потому, что не нашел добрых слов для Фриды Вигдоровой, которая сделала его всемирно знаменитым, застенографировав позорный суд над ним, а поэзию предшественников обозвал „швырянием камней в разрешенном направлении””.

“Стоит лишь пожалеть, что это кудрявенькое, избыточное торнадо, именуемое Дмитрием Быковым, нафаршированное и мудростью, и юмором на грани фола, иногда заслоняет его самого. <...> Прочитав его книгу „Последнее время” (2007), я открыл, надеюсь, главного Дмитрия Быкова — одного из самых сильных современных поэтов”.