А еще Михаил Гробман пишет стихи. Точнее, рифмованные тексты, вирши, в художественной форме иллюстрирующие его теоретические выкладки. Точнее, штампы идеологизированного сознания, доведенные до абсурда. Ведь не зря время от времени Гробмана величают концептуалистом.

Ну да, работа с языком, с языками — культуры и общества, обыгрывание залежалостей, штампов и общих мест. Бодрые, приговские по духу речевки, в советскую форму которых вложено новое, постсоветское содержание.

Ты помнишь Абраша дороги военные

И наш боевой батальон —

Как шли нам навстречу арабские пленные

Понесшие сильный урон

(7, 11 февраля 1989, Тель-Авив, № 537 )

Или же вот другой пример из сборника «Военные тетради»:

А я расстаюся с тобой

Родная моя сторона

Не нужен мне берег турецкий

И Африка мне не нужна

...........................

Я сяду на Боинг крылатый

И он понесет меня вдаль

Прощайте друзья сионисты

Мне вас совершенно не жаль…

(16 марта 1991, Тель-Авив, № 558)

Ирония отчуждает. Отчуждает, спасая. О самом тяжелом и трудном следует говорить кривляясь и подначивая, перекрикивая тоску, делать чужой голос своим.

В предисловии к «Военным тетрадям» автор (Гробману нужно все объяснить, выдать законную, единственно верную интерпретацию) пишет: «За фольклорной оболочкой скрывается не только физиология общества, но и окончательное и без­оговорочное отрицание всей современной нам поэзии. Литературу тошнит от поэтов. Пришла пора понять, что все нужное людям уже давно написано и есть только один способ спастись от одервенения — рубить сук, на котором мы сидим».

Фольклор, о котором он пишет, — моделирующие системы уже не второго и даже не третьего уровня, комментарии к комментариям, «густые металлургические леса», где уже давно нет ничего живого. И вся деятельность поэта (художника и делателя культуры) направлена на борьбу с одервенением.

Литературу тошнит от поэтов. Живопись тошнит от живописцев, от «окуните ваши кисти». Кино тошнит от бессмысленного самовыражения. Театр закрывается — нас всех тошнит, от себя и друг от друга.

Отныне, для того чтобы восприниматься как поэзия, стихи не должны быть стихами, картины — картинами, балеты — балетами. SMS вместо хокку, флеш-моб вместо перформанса, адресная книжка вместо эпоса. Поиск еще незанятого пространства важен так же, как разрушение (деконструкция) старого, привычного.

Убаюкивающие поэтические размеры превращают стихи в болванки заготовок; сюжетные романы становятся недопеченными киносценариями; драматический театр корежит от фальши поставленных голосов.

Ирония и отстраненность уже не спасают — они, в свою очередь, давно стали штампами и поставлены на поток, став частью культурной индустрии, коммерче­ского искусства. Куда ж нам плыть?

Мне нравится, что свои последние работы Михаил Гробман делает на досках, дверях и спинках кроватей. Композиции становятся все более грубыми, почти «Окна РОСТА»: жирный контур изображений, доведенных до состояния иероглифа, из которого бьет через край сочная, солнечная, лучистая энергия.

Плоскость фона сечется, осекается о живописный фриз, фактура не прячется, но выпирает, входит во взаимоотношения с техникой и с мессиджем — как правило, социально активным, намеренно ангажированным. Отчетливым.

Гробман создает свой новый стиль на обломках классической культуры, в свою очередь выросшей на обломках древностей, и концептуальных практик.

Однако я бы поостерегся называть Михаила концептуалистом: в его творчестве слишком много страсти — «виноградного мяса». Несмотря на многочисленные редукции и усечения, Гробман — не умозрительный схоласт, но столяр и плотник, мастер-рукодел, создающий собственную вселенную.

В ней все посчитано, внесено в реестр и каталог. А теперь он и нас посчитал. Перепись населения, оформленная в досках и холстах, классификация видов и типов, фундаментальный лексикон современности, исполненный в предельно неполиткорректной форме. С нарушением всех возможных логик и правил.

Лопнула крыша железная

Сморщилась ткань кулаков

Кончилась жизнь бесполезная —

Умер Илья Кабаков

............................

А над воздушною пробкою

Крылышком чуть колыша

Жизнь свою новую робкую

Пробует делать душа

(25 мая 1984, Джерси-Сити, № 471)

Важная особенность стиля: в картинах, как и в стихах, Михаил Гробман намеренно экономит усилия. Возможно, поэтому они выходят у него нарочито декоративными и плоскостными. Фигуративность еще узнаваема, но уже схематизирована. Примитивы в духе вывесок (почти обязательно участие слов) несуществующих магазинов, модернизированный лубок.

Лубок, но не комикс: это изображение не предполагает движения или развития. Каждый объект — вещь-в-себе, законченное высказывание, что, между прочим, странно: ведь плоскость лишена глубины, объема, содержание выносится на авансцену и здесь, ярко и аляповато, бьет между глаз — или в солнечное сплетение.

Гробман хорошо понимает суть нынешнего избытка — когда каждое языковое явление или понятие, символ или знак несут в себе бесконечное количество значений и отношений, коннотаций. Потому-то и можно экономить усилия, предлагая нам только лишь каркас или схему, — зритель вынужденно домыслит все остальное.

Так уж у нас всех устроена воспринимающая машинка: если мы видим изображение (или же любой культурный «текст», от клипа до полнометражного фильма), то обязаны его «прочитать», понять, освоить.

Художник построил стены, а мы надышали в эти стены жизнь, взяли в аренду или даже присвоили. Символизм сегодня невозможен: масло масленое. Даже малейшее колебание воздуха (звук) или полуслучайный штрих в ситуации сегодняшнего восприятия способен вырасти до обобщений планетарного масштаба.

Вот отчего умный ныне экономит, вынужден экономить, обращая избыток значений себе на пользу. Вот отчего пришло время простых историй: информационная травма настолько искорежила восприятие, что во всем нам отныне мнится значение и любой артефакт превращается, таким образом, в «Черный квадрат» Малевича, включая в себя все, что может быть включено. В этом смысле, конечно же, Гробман — художник, продолжающий и развивающий находки самого первого супрематического концептуалиста.

Экономия оборачивается бестелесностью: материальное состругивается, обнажая суть. Оголенные ребра эйдосов. И, что бы вы ни говорили, это у Гробмана тоже от Малевича. «Жизнь свою новую робкую / Пробует делать душа…»

Ходят козы шагом мелким

Опустив свои рога —

Не поддамся я проделкам

Хитроумного врага

Враг не дремлет и хлопочет

В тишине ночной ползет

Враг железный ножик точит

Но меня не проведет

Я его увижу первый

Смело брошусь я вперед —

И мои стальные нервы

Будет славить весь народ

(28 декабря 1983, Махане Баал-Хацор,

Самария, № 469)

А рисовать Гробман любит профильные композиции, отсылающие одновременно к древнеегипетским росписям и древнегреческим фризам. Культовые примитивы, развернутые к зрителю боком, оказываются сопровождением к текстам, которые из-за этого уже не выглядят случайными.