«„Столовая Гора” имитирует стандарты романа „нуар” — одинокий сыщик в чужом городе, предоставляющем массу поводов поднять воротник и расстегнуть ширинку <…> только вот практически на каждой странице к обычным романным механизмам подключаются какие-то дополнительные, подрывающие реалистичность происходящего. Более-менее правдоподобная картина осыпается, и события соответствуют логике уже не реальности, а сновидения; роман очень скоро оказывается „не-тем-чем-кажется”.
По правде говоря <…> следовало бы начать рецензию с признания „я ничего не понял”; роман, целиком состоящий из двусмысленностей, проецирующийся сразу на несколько мифологий, быстро сбивает с тебя гонор и не позволяет маршировать по себе без запинки», — пишет в «Афише» Лев Данилкин [4] .
Отсылки к Дэвиду Линчу с его «Твин Пикс» не случайны; сам автор в тексте ссылается на «Замок» Кафки — тоже вполне понятная аллюзия [5] .
Современные сказк и. Сборник. Рига, «S-ком», 2008, 336 стр.
У «Снежного кома» уже был удачный опыт формирования сборников современной фантастики и «парафантастики» — например, составленный Аркадием Рухом «Цветной день», представивший так называемое «поколение Net» — победителей интернет-конкурсов, фактически — молодых звезд современной неформатной фантастики. И все же новый сборник трудно назвать удачей, несмотря на то что в нем представлены яркие и интересные авторы — от самих Стругацких до суперсовременных и стильных Дмитрия Горчева, Ольги Лукас и Василия Мидянина с его знаменитыми «Московскими големами». Слишком уж велик здесь стилистический да и жанровый разнобой да еще временной зазор — сказка Стругацких «Бедные злые люди» написана в 1964 году… В целом «Современные сказки» получились разнородными, мозаичными, а главное — слишком напоминающими питерские «макс-фраевские» сборники такого рода. Эта книга открывает серию «Библиотечка журнала ПроСВЕТ», остается только надеяться, что следующие сборники серии станут более интересным предметом для разговора.
Русская литература Украины, пожалуй, один из самых богатых сегментов современной русской прозы и поэзии за пределами России. Так уж исторически сложилось, что украинское поликультурное поле издавна порождает своеобразные и значимые литературные явления, но сегодня, помимо общеизвестного феномена «стыка культур», действуют и другие факторы, создающие в литературном пространстве своего рода зону напряжения. Украинское книгоиздание, как на русском, так и на украинском языке, заведомо проигрывает российскому книжному импорту в области массовой, «низкопробной» продукции, к тому же современные украинские авторы, пишущие по-русски, достигая определенного уровня известности, начинают публиковаться в России, то есть происходит некая «утечка рукописей». Эта ситуация в какой-то мере оборачивается благом, позволяя осуществиться достаточно неожиданным авторским поискам и издательским проектам; современная русская литература Украины формирует внутри себя и выплескивает за пределы географических границ новые имена и смыслы.
Андрей Краснящи х. Парк культуры и отдыха. Рассказы. Харьков, «Тяжпромавтоматика», 2008, 224 стр.
Второй логотип в выходных данных — издательство «Формат», серия «Проза Nova». Руководитель проекта Д. Н. Нестеренко в рамках серии предполагает издавать интеллектуальную некоммерческую прозу авторов, так или иначе связанных с Харьковом. Андрей Краснящих — кандидат филологических наук, доцент кафедры истории зарубежной литературы и классической филологии Харьковского национального университета им. В. Н. Каразина, принимал участие в знаменитом проекте Сергея Жадана — антологии «Готелi Харкова», а также в некоторых российских альманахах «молодой литературы» — «Вавилон», «Фигуры речи», «Абзац», в интернет-проекте Дмитрия Кузьмина «В моей жизни…» [6] .
«Парк культуры и отдыха» — сборник рассказов и эссе с прилагающимся планом-схемой аттракционов и «Рекомендациями для отдыхающих». И если бы этот текст, структурные единицы которого озаглавлены «Русские горки», «Чертово колесо», «Центральная аллея», «Лабиринт», был устроен наподобие «Бренда» Олега Сивуна, если бы о каждом из поименованных аттракционов и его роли в жизни автора рассказывалось буквально , то мог бы получиться очень интересный портрет времени и страны: детские аттракционы — штука по-своему магическая. Автор, однако, предпочел другой путь; каждый аттракцион для него — символ некоей метафизической ситуации, причем почти всегда ситуации пограничной, так или иначе связанной со смертью. «Пещера ужасов» повествует о ночных кошмарах, в которых герой, давясь от отвращения, ест собственное сердце, и об экзистенциальном одиночестве, «Колесо обозрения» — о тщетной попытке самоидентификации, но ни слова о собственно «колесе обозрения», и так далее…
«Вообще-то в воображаемом мире может быть все что угодно. Мир, появляющийся в рассказах Краснящих, заполнен кошмарами и давящей жутью. Может быть, именно поэтому персонаж не стремится себя идентифицировать. Это человек без имени, или же имя для него — условность, любое ему впору. У него почти нет прошлого и будущего. „Но я не знаю, что было со мной потом. Я учился? Закончил институт? Или два? Кто я по профессии? Что я узнал и как это помогло мне? Не помню”. Для живущего во вневременье все эти атрибуты ни к чему», — пишет об этой книге в «Знамени» Галина Ермошина [7] .
Впрочем, мне иногда кажется, что если бы наши авторы не так уж старались писать об экзистенции, а писали о конкретных событиях и предметах, эта самая экзистенция возникала бы в их текстах сама собой. Вся наша жизнь, в сущности, одна сплошная пограничная ситуация.
Александр Мильштей н. Пиноктико. Харьков, «Тяжпромавтоматика», 2008, 256 стр.
Харьковчанин Александр Мильшейн, математик по образованию, ныне живет в Мюнхене. О «Пиноктико» уже высоко отозвались Самуил Лурье, Борис Кузьминский, Александр Иличевский — люди очевидно разного, но заведомо высокого литературного вкуса. Сам автор, отстраняясь от своего текста, предпочитает прятаться под маской — он, мол, только переводчик. А перед нами рукопись некоего Йенса, которому отец-каскадер перед смертью (он сильно пострадал при выполнении очередного трюка) признался, что Йенс — подкидыш, его по ошибке подбросили в «приемник» для краденых картин вместо приемника для детей. Это заставляет героя обратиться к своему прошлому; он узнает, что тогда-то и получил прозвище «Пиноктико» (помесь «Пиноккио» и «Пинакотеки» [8] ); ирония ситуации еще и в том, что никаких краденых шедевров в хранилище не подкидывают, а вот местные непризнанные художники заваливают бункер-картиноприемник своими невостребованными полотнами. Однако для героя бункер — это символ, знак надежного и безопасного места-состояния, куда он всю жизнь стремится (глухой квадратный ящик для героя — аналог материнской утробы и одновременно, как водится, смерти, конца всему). Мир, однако, вовлекает героя в череду авантюрных приключений.
«Для того чтобы этот мир существовал, он должен быть непрочным, колеблющимся, нечетким, неопределенным, состоящим из смертей и недоговоренностей… Попадая в эту умышленную среду, созданную по большей части воображением, человек пытается опираться на ключевые события, чтобы совсем уж не сойти с ума, почувствовать под пальцами хоть какую-то реальность», — пишет Галина Ермошина. И дальше: «Наверное, такая литература и хороша тем, что не требует и не предполагает слишком ясной ясности» [9] . Я бы добавила — «новая» литература; в сущности, в этом смысле «Пиноктико» очень близок «Столовой Горе» и «Чужому». Реальность, утверждают эти романы, — это то, что воспринимается нами как реальность в данное время и в данном месте. Миг спустя и шаг в сторону это тоже будет реальность — но уже совершенно другая, возможно — противоречащая предыдущей, но столь же полноправная. Не то чтобы истина была «где-то там», скрыта от нас, ее, этой истины, может не быть вообще, или, напротив, истиной априори становится все, что мы принимаем за истину.
