Исходя из этого, он думал до конца жизни, что именно организация закрытого семинара под названием СООР вызвала ярость чекистов. Он даже написал об этом Андрею Андреевичу Бунделю 24 июня 1958 года: «Очень меня порадовало известие о том, что мой хороший друг и ученик Б. Л. Астауров единогласно прошел в члены-корреспонденты Академии наук. Ведь это уже мой второй ученик (после Н. П. Дубинина. — В. С. ), прошедший в Академию!
И конечно, моему стариковскому сердцу — это радость и гордость. Вспоминаю я наши СООРы <…> За эти СООРы я очутился в Свердловске и вся моя научная деятельность (и педагогическая) была сломана и втоптана в грязь.
А именно эти наши СООРы сыграли главную роль в научном росте моих учеников и в подготовке их к самостоятельной исследовательской работе.
Ну что же! Русская пословица говорит: „От тюрьмы и от сумы не отказывайся!”, а все-таки какой-то след от моей жизни после меня останется…»
(сб. «Научное наследство», т. 28, стр. 454).
Почему Четвериков не получил должного признания в мировой науке?
Закончить рассказ о Сергее Сергеевиче Четверикове я хочу простой мыслью. Когда сегодня мы изучаем жизнь и труды таких людей, как С. С. Четвериков, и сравниваем их с деятельностью гонителей и хулителей генетики, и прежде всего Т. Д. Лысенко с армией его приспешников, мы убеждаемся, что прославление советскими властителями лысенок лишь говорило о падении нравов в советской империи и втаптывании в грязь самого имени этой советской системы. И если кто и спас репутацию русской науки в глазах мировой науки, то такие люди, как Четвериков, сохранявшие достоинство настоящего ученого во все годы испытаний.
Еще одно замечание касается того, как могло случиться, что имя Четверикова в течение десятилетий оставалось в забвении. В этом случае мы столкиваемся с хорошо известным многим историкам феноменом: далеко не редким распространением идей в отрыве от их первоначальных авторов. В редчайших случаях происходит то, что случилось с Иоганном Грегором Менделем, который обосновал главные закономерности наследования, но так и умер не признанный современниками, попросту не понявшими величия его выводов. А затем, в 1900 году, через 35 лет после публикации статьи Менделя, трое ученых — де Фриз, Корренс и Чермак — пришли к аналогичным с Менделем выводам, обнаружили, что он высказал их гораздо раньше, и отдали должное гению предшественика. Высочайший моральный уровень троих ученых не позволил имени Менделя исчезнуть из памяти человечества навсегда. Его имя снова всплыло на поверхность из небытия и теперь уже навечно засияло на небосклоне науки.
А с Четвериковым этого не случилось не только потому, что Фишер и Райт предпочли не пропагандировать своего предшественника, но и потому, что советские власти отлучили Сергея Сергеевича от науки, арестовали в 1929 году по ложному политическому обвинению и сослали на Урал. Возведение железного занавеса лишило СССР приоритета во многих областях. Из-за того, что Четвериков не смог бывать на международных конференциях, публиковаться в признанных мировой наукой изданиях, не рассказывал о своих достижениях коллегам, его работа так и оставалась до 1970-х не изданной на английском языке и долгое время неизвестной ученым Запада. В результате русская наука потеряла то, что имела.
Приезд Тимофеева-Ресовского в Москву
По возвращении из Миассово мы много рассказывали на кафедре и преподавателям, и студентам о своих впечатлениях от этой поездки. Симон Эльевич Шноль в своей знаменитой книге «Герои и злодеи российской науки», вышедшей двумя тиражами — в 1997 и 2001 годах (последнее издание имеет название «Герои, злодеи, конформисты российской науки»), подробно написал об этой поездке: «Николай Владимирович сыграл выдающуюся роль в восстановлении истинной биологии в стране и особую роль в становлении нашей кафедры биофизики на физическом факультете МГУ. Непосредственным знакомством с ним мы обязаны Валерию Сойферу <…> Сойфер разыскал в Горьком всеми заброшенного, немощного, слепого Сергея Сергеевича Четверикова — учителя Николая Владимировича, еще в 1929 году изгнанного из МГУ за „меньшевиствующий идеализм” <…> Сойфер опекал и как мог скрашивал его жизнь. От Четверикова он узнал о Тимофееве-Ресовском <…> Рассказы Сойфера увлекли студентов первого выпуска нашей кафедры, и они поехали в Миаcсово (все эти люди — сегодня известные своими трудами профессора, определяющие лицо нашей науки)» [6] .
Через некоторое время после нашего возвращения из Миаcсово, когда уже начался учебный год в университете, Николай Владимирович приехал в Москву и выступил с огромным успехом с лекцией на нашем факультете. Большая аудитория была буквально запружена студентами, слушавшими его с исключительным вниманием.
На следующий день академик И. Е. Тамм поехал с Тимофеевым к президенту АН СССР А. Н. Несмеянову. Как мне рассказывал Тамм, главное, что попытался донести президенту гость с Урала, заключалось в необходимости срочного создания в системе Академии наук СССР специализированного и мощного института охраны природы (или экологии). Он повторил Несмеянову основные положения тех лекций о вреде загрязнения природы, которые читал всем приезжавшим в Миассово. Он отлично знал предмет, хорошо продумал всю проблему в целом, и, как мне сказал Тамм, все изложенное произвело на Несмеянова огромное впечатление. Тогда еще необходимостью срочного и детального мониторинга за сохранностью природы никто всерьез не был озабочен даже на Западе, и создание специализированного института проблем охраны природы было бы чрезвычайно важно для страны и для советской науки. Но в ЦК партии имя Тимофеева-Ресовского рассматривали только с идеологических позиций и обзывали его предателем родины. Из этой инициативы ничего не вышло, страна не прислушалась к мудрым призывам ученого и многое потеряла. Только полувеком позже будут приняты Киотские протоколы, получит Нобелевскую премию мира Альберт Гор… А ведь то, что стало знаменем «зеленых», за что бьются многочисленные инвайронменталисты, было отлично и даже более точно сформулировано еще тогда Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским. Однако чиновникам из ЦК партии коммунистов хватило политических ярлыков, чтобы отвергнуть его страстный и очень обоснованный призыв.
Единственное, что ему удалось сделать, — это зародить в душах его учеников и последователей, таких как Алексей Владимирович Яблоков, эту страсть к борьбе за охрану природы в России и в масштабах всей планеты. Дважды Альберт Гор говорил мне, как он уважает Яблокова за его бескомпромиссность и за его феноменальные знания в этой области.
Но вернусь к рассказу о том приезде Тимофеева-Ресовского в Москву. Его друзья и, насколько я знаю, главным образом Б. Л. Астауров, который уже был тогда членом-корреспондентом АН СССР, убедили В. А. Энгельгардта, который незадолго до этого был академиком-секретарем отделения АН СССР, возбудить ходатайство о присуждении Тимофееву-Ресовскому ученой степени доктора биологических наук по совокупности его признанных во всем мире научных открытий. К этой идее очень сочувственно отнесся тогда Тамм, и вместе с Энгельгардтом они направили соответствующее представление в ВАК СССР. Но снова политические наветы и ложь из КГБ и ЦК КПСС отбросили эту инициативу.
Только в 1964 году Тимофеев-Ресовский смог переехать ближе к Москве, стал старшим научным сотрудником Института медицинской радиологии в Обнинске. В следующем году в Чехословакии ему присудили международную медаль Грегора Менделя. В положении о ней было сказано, что ее присуждают за выдающийся вклад в науку. Чтобы получить медаль, Тимофеев-Ресовский должен был приехать в чешский город Брно, где по этому случаю традиционно устраивали международную конференцию, он должен был выступить с лекцией, за ним выступили бы другие ученые, кто также сделал что-то важное в этой области. Однако выехать из СССР ему не разрешили. Тимофееву позвонили из посольства ЧССР и пригласили приехать за медалью. Он поехал в сопровождении Ж. А. Медведева, ожидая, что хоть какая-то приличная, дипломатически цивилизованная процедура вручения международной награды будет соблюдена. Но внутрь посольства «храбрые» чешские дипломаты его не пустили, а встретили под аркой во дворе, сунули футляр с медалью и папку с дипломом о награждении, и «церемония» была завершена.
