В то время, через 6 — 7 лет после Октябрьского переворота, большевики уже сумели отторгнуть Россию от Запада, иностранные научные журналы практически в страну не поступали либо приходили с задержкой, личные связи были разорваны. Страна отгораживалась от мировой науки. Понимая, что нет науки без ясного осознания того, что делают сейчас коллеги по всему миру, Сергей Сергеевич старался прежде всего развить у своих ближайших учеников не просто понимание того, как важно следить за текущей мировой литературой, но научить их искать и находить в работах коллег главное, то, что составляет квинтэссенцию научных поисков. Генетика тогда развивалась мощно, надо было не отставать, следить за этим ростом, быть на уровне.

Поскольку важные статьи выходили в разных странах, никаких поблажек касательно знания иностранных языков быть не могло: надо было читать и на английском, и на немецком, и на французском, и даже на итальянском языках. Конечно, требуя этого от своих питомцев, учитель взваливал новую ношу и

на свои плечи: теперь ему приходилось сначала выискивать в дошедших чудом до России журналах те публикации, которые следовало поручать для докладов, а затем выкраивать время на то, чтобы засаживаться вместе с каждым из будущих докладчиков и помогать им читать подчас на незнакомом языке нелегкие по сути своей тексты.

Но как это воспитывало участников семинара, как поднимало их в соб­ственных глазах по завершении, казалось бы, невозможного дела! Недаром позже Тимофеев-Ресовский и некоторые другие ученики Сергея Сергеевича вспоминали важность избранного их учителем подхода. Благодаря ему они входили в круг идей настоящей мировой науки, а не разговоров о ней кого-то извне.

Другая проблема заключалась в том, чтобы уйти от казенщины и бессодер­жательности, научить докладчиков тому, как завлечь рассказом каждого из присутствующих. Эта задача завладела Сергеем Сергеевичем; он вспоминал те случаи, когда в гости друг к другу собираются настоящие близкие друзья, садятся за стол, берут по стакану чая и начинают общую беседу на научные темы. Какими интересными подчас бывают такие разговоры единомышленников, как разгораются споры! Иногда дело доходит до криков, когда каждый хочет сказать свое, и люди перебивают друг друга своими репликами, и все-таки, несмотря на гам, все вполне в курсе обсуждаемой идеи.

«И вот моя педагогическая мысль заработала в направлении, нельзя ли соединить в какой-либо форме и научность, и систематичность обсуждения тематики, сохраняя при этом все положительные стороны непринужденной беседы не в холодных стенах учреждения, а в уютной обстановке домашнего очага. Так зародилась в моем мозгу мысль о новой форме научных собраний, получивших впоследствии наименование СООР».

В результате размышлений он пришел к нескольким общим выводам:

— в семинарах могут участвовать только те, кто вполне друг другу доверяет и даже больше, кто примерно на одном уровне понимает обсуждаемые проблемы, где нет места демагогам и болтунам, а есть сравнимый уровень компетентности каждого и общий и заинтересованный интерес к обсуждаемому;

— это условие он даже усилил: решил, что должен ввести правило, что никто не может примкнуть к кружку, если хотя бы один из его участников не хочет видеть новичка; значит, надо проводить тайное голосование среди уже состоящих в кружке о приеме каждого нового члена — пусть все участники кинут в шапку бумажки со своим мнением (включать в число участников — не включать), и даже одного голоса против будет достаточно, чтобы отказать в приеме; Четвериков формулировал задачу для этого требования так: «Не создавать в СООРе неприязненных отношений между его членами и обособленных группировок»;

— семинары должны быть неформальными встречами, буквально домашними посиделками — у самовара и в дружеском кругу, а высказываться могут все, причем без всякого пиетета к докладчику: появилась у кого-то идея, или несогласие, или непонимание — можешь тут же об этом заявить, и пусть докладчик схлестнется с несогласным в диспуте, общий уровень усвоения нового от этого только выиграет;

— доклады должны быть распределяемы между всеми участниками семинара примерно поровну, не должно быть активных и пассивых членов, пусть все работают в равной степени;

— число участников с самого начала должно быть небольшим, иначе равное участие каждого в его работе будет недостижимо.

Такой неформальный характер обсуждений предполагал, что они будут, как писал Четвериков, «живыми, творческими». Конечно, иногда они принимали слишком живой, даже бурный характер, многие начинали, отстаивая свою точку зрения, перебивать друг друга и повышать голос, стараясь быть услышанными. Так и появилось название для семинара — «Совместное орание», или СООР. Участники могли вставать с мест, подходить к рисуемым докладчиками схемам, иногда возникала толчея вокруг докладчика, страсти накалялись, «и мне стоило немалого труда вернуть спорящих к основной теме», — диктовал Четвериков.

Важной деталью, которую позже вспоминали все участники СООРа, было требование Четверикова протягивать в докладе «красную ниточку», то есть выделять и обсуждать главную мысль реферируемого исследования.

Сергей Сергеевич отметил, что постоянных участников семинара было десять, добавив, что иногда на сборы СООРа приходили двое-трое более старших сотрудников Института.

Конечно, слава о СООРе (может быть, правильнее сказать, — слухи об этом семинаре) разнеслась по Москве. Кое-кто из видных ученых захотел принять участие в нем и попросил Четверикова приглашать и их на эти «чаепития». Но, учитывая правило, по которому вето мог налагать на членство любой из допущенных, каждая новая кандидатура подлежала избранию, и оказалось, что многих, если не большинство из хотевших примкнуть к семинару, при голосовании завалили. Провалилась на голосовании, между прочим, и приемная дочь Четверикова Ася. Кому-то из участников она не нравилась, а правило есть правило: дочь руководителя вынуждена была на этих встречах отсутствовать.

Окончив диктовать текст воспоминаний о СООРе, Четвериков перечислил мне имена всех его учеников (Б. Л. Астауров, Е. И. Балкашина, Н. К. Беляев, С. М. Гершензон, П. Ф. Рокицкий, Д. Д. Ромашов, Н. В. Тимофеев-Ресовский и его жена Е. А. Тимофеева-Ресовская и С. Р. Царапкин) и назвал последним в списке будущего академика Н. П. Дубинина.

Когда я впервые написал об этом семинаре в одной из своих статей и упомянул Дубинина как члена СООРа, академик Б. Л. Астауров написал мне длинное письмо, что Дубинин — ученик Серебровского, а не Четверикова. Но, видимо, Сергея Сергеевича подвела память. В 1970-х годах у меня было несколько доверительных бесед с академиком АН УССР Сергеем Михайловичем Гершензоном, и он мне дважды говорил, что отчетливо помнит, как несколько раз Дубинин пытался примкнуть к СООРу, но каждый раз получал «черные шары» при голосовании.

Основные принципы организации СООРа, конечно, вошли в сугубое противоречие со сложившимися в стране нормами слежения со стороны ОГПУ за собраниями и встречами. Слишком все походило на сходки заговорщиков, оберегающих себя от «чужих ушей и глаз». Именно эти подозрения привели, скорее всего, к трагическому насилию над Четвериковым, предпринятому советскими властями и приведшему к научной гибели этого незаурядного ученого через пять лет. Гершензон, в частности, говорил мне, что, скорее всего, арест Четверикова в 1929 году, заключение в тюрьму и последующая высылка на Урал на пять лет были обусловлены СООРом. Он считал, что двое забаллотированных сотрудников Института экспериментальной биологии (он называл Дубинина и Вендровского, добавив к ним в одном из разговоров еще одну сотрудницу кольцовского института — большевичку Д. З. Комиссарук) написали в ОГПУ политические доносы на Четверикова, и именно это послужило реальной основой для репрессий со стороны советских властей.

Ученого выслали на Урал, и в Свердловск он уезжал, провожаемый женой и друзьями, открывшими даже на вокзале бутылку шампанского. Внешне все походило на то, что Четвериков отправляется не в ссылку, а едет как обычный пассажир (о бутылке шампанского и о провожающих Сергей Сергеевич рассказывал во время одной из наших с ним встреч).