ты наглее саддукея)

Полюбуйся на себя:

У тебя на сердце злоба,

На уме одна стыдоба,

Пред тобой такие виды,

Что сбежали аониды,

Аониды, пиэриды

Убежали от тебя.

Рано утром на рассвете

Умиляются мышата,

И котята, и утята,

И жучки, и паучки.

Ты один не умилялся,

А кичился и кривлялся,

И сбежали от кривляки

И утехи, и стихи.

Я — Великий древний Логос,

Коим созидался мир,

Форм предвечных Устроитель,

Слов и смыслов Командир!

Если я тебя покину,

Отзову моих солдат,

В эту комнату иные

Посетители влетят

И залают, и завоют,

И зубами застучат,

И тебя, дружок любезный,

Не пройдет пяти минут, —

Прямо в бездну,

Прямо в бездну

С головою окунут!”

Он ударил в медный таз

(коим, по мысли лирического героя, все накрылось)

И вскричал: “Кара-барас!”

(В каком смысле? Непонятно.)

И сейчас же угрызенья,

Сожаленья и прозренья

Принялись меня терзать,

Приговаривать:

“Судим, судим дезертира

За побег от Командира,

За отказ ему служить —

Жить, жить, жить, жить!

Дорожить и не тужить!”

Тут либидо подскочило

И вцепилось промеж ног,

И юлило, и скулило,

И кусало, как бульдог.

Словно от бейсбольной биты,

Я помчался от либидо,

А оно за мной, за мной

По юдоли по земной.

Я к Эдемскому детсаду,

Перепрыгнул чрез ограду,

А оно за мною мчится,

Застит вещие зеницы.

Вдруг навстречу мой хороший

Шестикрылый Серафим.

И презрительные рожи

Корчит Пушкин рядом с ним.

“Ну-ка живо — виждь и внемли!” —

Возглашает Серафим.

А потом как зарычит

На меня,

Как крылами застучит

На меня:

“Ну-ка, братец, не дури,

Говорит,

И спасибо говори,

Говорит,

А не то как улечу,

Говорит,

И назад не ворочусь!” —

Говорит.

Как пустился я по улице

Бежать,

Прибежал к Порогу Отчему

Опять.

Смысла, смысла,

Смысла, смысла

Домогался и молил,

Копоть смыл

И суть отчистил,

Воск застывший отскоблил.

И сейчас же краски, звуки,

Зазвучали в тишине:

“Восприми нас, глупый злюка,

Осторожней и нежней!”

А за ними и стишок:

“Сочини меня, дружок!”

А за ними и Эрот.

(Оставляем рифму “в рот”!)

Вот и книжка воротилась,

Воротилася тетрадь,

И поэтика пустилась

С метафизикой плясать.

Тут уж Логос изначальный,

Коим созидался мир,

Хора древнего Начальник,

Слов и смыслов Командир,

Подбежал ко мне танцуя

И, целуя, говорил:

“Вот теперь тебя люблю я,

Вот теперь тебя хвалю я!

Наконец-то ты, сынуля,

Логопеду угодил!”

Надо, надо Бога славить

По утрам и вечерам,

А нечистым

Нигилистам

(вариант —

а засранцам-

вольтерьянцам) —

Стыд и срам!

Стыд и срам!

Да здравствует Истина чистая

И Красотища лучистая,

Истое наше Добро,

Вечное наше перо!

Давайте же, братцы, стараться,

Не злобиться, не поддаваться

В тоске, в бардаке и во мраке,

В чумном бесконечном бараке —

И паки, и паки,

И ныне и присно —

Вечная слава —

Вечная память —

Вечная слава

Жизни!

Подымайте

Медный таз!!

С нами Бог! Кара-барас!!

Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Студент Литературного института им. А. М. Горького. Рассказы публиковались в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя”, “Сибирские огни” и др. Лауреат премии “Дебют-2004”. Живет в Москве.

Миновали Лапотково. Отец Николай ведет машину уверенно. Это его первая иномарка, вчера мы купили ее в Москве, по объявлению. Серебристая “тойота”, трехлетка — считай, новая. Вдвоем перегоняем на приход, под Курск. Выехали поздно ночью, так удобнее: из города вырвались без пробок, и шоссе почти пустое. А главное — фур нет, потому как после Серпухова дорога совсем плоха, две полосы — одна туда, другая сюда, и днем, если догоняешь грузовик, подолгу приходится тащиться за ним, пока не освободится встречка. Если фура идет медленно, можно обойти ее и справа, по обочине: пыль столбом, трясет, и думаешь: “Только бы ничего не валялось на пути, ни колесо, ни бревно, ни большой камень…” Отец Николай называет такие обгоны “старорусскими” и “церковно-славянскими”, шутит. Он, вообще, хороший батька и прихожанами любим. Только слабость у него — машины. “Впрочем, почему — слабость? Нормально. Любит человек технику, и пусть, — думаю я, глядя на ярко-желтую стрелку спидометра, застывшую на восьмидесяти километрах в час, — он же „тойоту” не на последние деньги взял, приход его стараниями не бедствует”.

Что мне не нравится в отце Николае, так это его склонность поучать всех и всюду. Мне, правда, он не проповедует, сдерживается. Так только, иногда.

По-прежнему темно, но уже утро, слева над лесом небо стало чуть бледнеть сквозь тонкие сизые облака. Если кто-то едет навстречу с дальним светом, отец Николай тоже подмигивает ему дальним, чтоб не слепил. Да, хороша “тойота”, тихая, быстрая, и подвеска мягко сглатывает ухабы.

— Интересно, — говорит отец Николай, — а действительно она всего семь литров на сотню жрет?

— Должна, — отвечаю я. — В сервисной книжке написано, по-английски.

Батька радуется, говорит об экономии и о том, что когда долго едешь куда-то на машине, в ней появляются странные, заунывные такие шумы, которые в городе совсем не слышны, и что это как бы и есть настоящий голос автомобиля. Я соглашаюсь. Отец Николай приходится мне дядей по матери, и мне можно называть его батькой, он не обижается. Он еще молодой священник, только года полтора назад принял сан, но уже сориентировался, как половчее вести приходское хозяйство. Сейчас он благодарен мне — я помог выбрать хорошую машину.

Музыкальные диски, что были с собой, мы прослушали еще по дороге в Москву; столичные частоты в FM-диапазоне уже не ловятся, и мы внимаем орловской радиостанции; передают новости, голос диктора то плохо слышен, то вовсе заглушается шумами.

— Ты рассказывай что-нибудь, а то усну, вильнем под откос, и кирдык, — говорит батька.

— Ладно, — отвечаю, — давай обсудим проблему экуменизма на периферии. Или вон, слышь, передают: к Тайваню движется очередной ураган.

— Так ведь проблемы никакой нет. — Батька притормозил перед поворотом. — Это только принято считать, что у православного человека всё — проблема… Всё — его волнует… А мне вот, знаешь ли, по большому барабану, что завелся там где-то на краю земли экуменист, да пусть он там молится хоть на силосную башню… Наоборот, граждане на него посмотрят-посмотрят, да и сделают здравый вывод. Правильно?