Замечательно точно уподоблена обстановка в доме умирающего Горького атмосфере “Егора Булычева”, как и тактичное толкование искусственного продления дыхания уходящему Горькому. Вообще финал сделан с тактом. Нет, слава богу, инфернальной Муры Будберг и вадим-барановской коробки с отравленными конфетами.

Последующее дело врачей — на мой взгляд, обычное сталинское использование факта в своих зловещих и всегда дальних планах. Быть может, послевоенное дело врачей 1949 года вызревало в мозгу Сталина уже в 1937-м?

Не совсем мне понятна симпатия автора к П. Крючкову — одному из окружавших Горького чекистов, самому приближенному, в 20-е годы выдаваемому за официального супруга жены Горького Андреевой…

Да, Горького посадили в золотую клетку. 1 010 000 рублей по линии НКВД за девять месяцев 1936 года.

Но не забудем того многого золота, что партия получила от знаменитого писателя.

В 1991 году в редакцию “Волги” попал удивительный документ — доверенность, выданная М. Горьким П. П. Крючкову 27 апреля 1927 года в Неаполе. “…Настоящей доверенностью поручаю Петру Петровичу КРЮЧКОВУ представлять в СССР мои интересы. В соответствии с этим уполномочиваю П. П. Крючкова входить от моего имени во все необходимые по моим делам сношения <…> получать из всех учреждений, а равно от должностных и частных лиц всякого рода имущество, деньги, документы <…> заключать всякого рода договоры и сделки с правом производить денежные расчеты, получать задатки и пользоваться неустойкой, кредитоваться в банках под учет векселей, подписывать векселя <…> производить всевозможные кредитные операции, подписывать чеки, получать деньги по чекам…” И т. д.

Никогда эта бумага не увидела бы свет, если бы хранилась в чекистских или литературных архивах. Ее обнаружил в архиве Внешторгбанка исследователь истории не литературы, а финансов А. Ефимкин. “Доверенность Горького, выданная им его личному секретарю, представляет своего рода „карт-бланш” в пределах получаемых писателем на территории СССР доходов. А они были огромны. Кто знает или может проверить, куда и кому именно они пошли? Вряд ли кто-нибудь будет отрицать, что — хотя бы теоретически — у Крючкова, точнее ОГПУ, образовывалась идеальная крыша для финансирования своих секретных операций. Разумеется, для их проведения за границей СССР — текущий счет открывался ведь именно во Внешторгбанке”2.

Придираться к работе Басинского можно сколько угодно. И при этом читать ее, радуясь множеству мыслей и наблюдений.

Но.

Практически отсутствует нижегородское детство, чересчур много места занимает Казань и чересчур мало сказано о 1917 — 1920 годах.

В целом книга скудна наблюдениями над художественным мастерством Горького. (Ничего страшного, главное — жизнеописание.) Вообще о книгах Горького сказано предельно мало, вовсе отсутствует “Клим Самгин”. А этот персонаж все более утверждается в моем понимании как самое значительное из числа alter ego писателя.

Фактографическая сторона книги такова, что во многом рассчитана на массового читателя, и следует признать, что со своей задачей Басинский справился. В таких известных запутанностью коллизиях, как роль Горького в гапоновщине, Басинский, еще раз напомню, внятно, бережно и умело ведет читателя.

А отсутствие многого, конечно, огорчает.

При описании казанского кружка Горького практически исчезла его первая невенчанная жена, которая, как сам Горький был уверен, очень многому научила его в жизни, — Каминская (Гюнтер). Он написал о ней повесть “О первой любви”3. Вообще отсутствие “главных” женщин, при подробном рассказе о знаменитой “Липе”, прислуге, обедняет книгу.

Нижнему вообще не очень повезло в книге

Басинский более всего опирается на добросовестные работы Ильи Груздева, с публикации которых прошли десятки лет. Крайне интересно появление Горького в 1901 году в Нижнем Новгороде уже в ореоле знаменитости, пострадавшего борца за правду (сидел), не раз встречавшегося с Толстым, главы “Знания” и — весьма небедного человека, сразу устроившего свой быт на буржуазный лад. Он снимает большой двухэтажный дом на Ковалихинской. В кинофильме “Васса Железнова” в доме Вассы действует подъемный лифт из кухни в столовую — такой был у Горького. Были особо оборудованные дорогими иностранным пособиями детские комнаты, специальная комната для Шаляпина на случай приезда…4

Надо сказать, что долгие годы власть предпочитала показывать экскурсантам “Домик Каширина” с его “свинцовыми мерзостями”, а не вполне буржуазное обиталище обеспеченного человека.

Вообще период с 1901-го вплоть до отъезда с Андреевой в США можно считать самым благополучным в жизни Горького.

В нижегородской главе хорошо было бы автору обратиться к публикации того же Е. Позднина “Неизвестные адреса Горького в Нижнем Новгороде”5, где не только описаны многочисленные переезды Кашириных, но документально подтверждаются многие эпизоды “Детства”. Полицейские протоколы свидетельствуют, что дядя Михаил Каширин и в самом деле был пьяницей и дебоширом, а кузен Алексея Саша Каширин — воришкой.

…Ну да ладно. Убежден, что Павлу Басинскому надо продолжать работу, результатом которой должно стать расширенное издание книги.

Сергей Боровиков.

Саратов.

1 В сб.: “Горький и его эпоха. Исследования и материалы”. Вып. 1. М., “Наука”, 1989, стр. 204 — 224.

2 “Волга”, 1991, № 8, стр. 190 — 191.

3 См. об этом в кн.: Позднин Е. Н. Друзья молодого М. Горького. Горький, Волго-Вятское книжное издательство, 1990.

4 См.: Забурдаев Николай. Дом на Взгорье. — “Волга”, 1979, № 1.

5 “Волга”, 1996, № 5-6.

Прогулки с Пастернаком

Дмитрий Быков. Борис Пастернак. М., “Молодая гвардия”, 2005, 893 стр.

(“Жизнь замечательных людей”).

Люди старшего поколения помнят, какой радостью было в конце семидесятых годов нырнуть в книжку… ну-у-у, скажем: Юрий Тынянов, “Поэтика. История литературы. Кино”. Я не вылезал из комментариев, до того это было интересно, захватчиво, напряженно. Да, да, я огорчился-обрадовался, обрадовался-огорчился, когда в конце восьмидесятых Мариэтта Чудакова сказала что-то вроде: “Радости семидесятых ушли в прошлое, прошло время комментаторов и комментариев. Сейчас время солидных „кирпичей”, научных и научно-популярных монографий и биографий”. Эти монографии, биографии в конце концов появились, так что прогноз был точен, но в эти биографии, монографии было уже не окунуться так, как в прежние комментарии. Отчего? Отчего факты, фактики, наблюдения и прочее, помещенные в комментарии, были так интересны, а собранные в книгу становились на редкость скучны? Может, потому, что они были вне текстов того, о ком они были собраны? Оказывалось, что факты и фактики — тень того главного, что было в прежних книгах, тень текстов, которые были в книгах. Когда не было текстов, а были их тени, — исчезала интересность и захватчивость. Оставалась плоскость, черная, необъемная, нечеловеческая. К биографии, написанной Дмитрием Быковым про Пастернака, это не относится.

Да, да. Время собирать камни. Исчезли те поколения, что по статеечке, по фактику в клювиках носили материальчик в свои гнездышки. Сейчас время толстенных кирпичей, обобщающих и — в то же время — популярных работ. Но в таких работах не обойтись без концепции, без сюжета той жизни, с которой работаешь. Пиши я о Пастернаке, я бы нашел одно страшное слово, которое удивительным образом реабилитировано великим поэтом. Быков цитирует эти строчки: “Друзья, родные, милый хлам, / Вы времени пришлись по вкусу! / О, как я вас еще предам, / Глупцы, ничтожества и трусы!” Да, вы угадали: это слово — предательство.