Сахалинский фотоальбом просится к тому, чтобы стоять рядом с чеховской книгой. В названии — часть цитаты об островном пейзаже. Чехову, видимо, хотелось почаще задерживаться на внешних, не человеческих проявлениях окружавшей его среды, подольше, чем ему удавалось (а островная природа, свидетельствую, совсем не похожа ни на приморскую, ни на материковую). И многое, думаю, осталось «за кадром». И тем не менее, напоминает в предисловии историк и краевед (составитель и фотохудожник книги) Игорь Самарин, критики еще при выходе первого издания успели обвинить писателя в пристрастии «…глушить читателя изысканиями о климате Сахалина».

Принцип построения альбома прозрачен: та или иная цитата из «Острова Сахалина» и под ней — фотография. Колонтитулы здесь на каждой странице: крохотный фотопортрет Чехова с цифрой «150» под ним. «Деньрожденная», так сказать, история.

На представлении альбома Самарин интересно и остроумно рассказывал об этой работе. Увидеть живую чеховскую фразу — пусть иногда и не в той части острова, к которой она относится, — и запечатлеть хорошей цифровой камерой, да еще в то самое время года, когда здесь был Антон Павлович  (середина лета — ранняя осень), — не заразительно ли? 120 фотографий, почти без режиссуры. (Ну, разве к фразе «на берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку» — в  Александровске-Сахалинском безрессорок не отыскалось; так что лошадка на фоне знаменитых скал «Три брата» запряжена в более современноесредство езды, с пружинными подвесками.)

Но зато Самарин снял в Поронайской долине живого волчонка («Волки держатся далеко от жилищ, так как боятся домашних животных»)!

Волки на Сахалине нынче в звании почти призраков : их как бы и нет вовсе.  Ан есть.

«Долина становится уже, потемки густеют, гигантские лопухи начинают казаться тропическими растениями; со всех сторон надвигаются темные горы». А на фото — вечер в Михайловском урочище: и впрямь фантастическое, грозное, величественное зрелище. Гигантские лопухи в человеческий рост, которых мы навидались немало, это — широкий белокопытник (Petasites amplus), на материке он встретился мне в подмосковном Переделкине, говорят, «занесен» в эти места садоводом и писателем Леонидом Леоновым.

Покрытые ягелем , как инеем, вечно болеющие лиственницы (диковинно красивые своей белесостью), сахалинские пожары, ползущие туманы, отливы, гниющие полузатопленные баржи, скелеты китов. А еще — сивучи, касатки, трупики горбуш с вырванными глазами (лакомство сахалинских медведей) и бесконечная ламинария — морская водоросль, то гигантская, то изящно-прихотливая, — лежит тут как живая и словно бы дышит.

Все — здесь и все — в книге.

Странно и страшно видеть на фотографии ныне заросшую, но угадываемую тропу от Михайловки на поселок Дуэ (именно по ней каторжные и свободные женщины ходили в Воеводскую и Дуйскую тюрьмы — в дочеховские времена — продавать себя арестантам за медные деньги). Чехов свидетельствовал, что при нем она была еще не заросшей…

А вот писатель рекомендует будущим пейзажистам «богатую красками» Арковскую долину, говоря о которой, «трудно обойтись без устаревшего сравнения с пестрым ковром или калейдоскопом» (Чехов). И Самарин дает фотографию этой долины в наши дни — брошенные серые дома, заросшие огороды, проржавевшие кастрюли на заборных столбиках. И — неожиданно — две ухоженные грядки и синее хозяйственное ведерко: теплится жизнь.

Последняя цитата из книги, которую я приведу, расположена над вечерней фотографией: закат, отлив, вдалеке высятся те самые три скалы и одинокая фигурка по колено в воде: то ли собирают уголь, то ли ловят чилимов (Чехов покупал этих вкусных длиннохвостых раков у одного каторжного в Александровске). И — предотъездные слова, которые не забудешь: «Я стоял один на корме и, глядя назад, прощался с этим мрачным мирком, оберегаемым с моря Тремя Братьями, которые теперь едва обозначались в воздухе и были похожи впотьмах на трех черных монахов».

Рost scriptum. А один раз я в прямом смысле слова прошел насквозь чеховскую цитату.  На посте Дуэ — граница: мыс Жонкиер, который «всею своею массой навалился на береговую отмель, и проезд по ней был бы невозможен вовсе, если бы не прорыли туннеля (каторжане строили его в 1880 — 1883 годах, за семь лет до Чехова. — П. К. ). Рыли его, не посоветовавшись с инженером, без затей, и в результате вышло темно, криво и грязно». Чехов ходил по нему неоднократно, прошли и мы: под ногами хлюпала вода, вспоминался известный фильм Тарковского. Вышли наружу — и чудо: солнце, вдали —  старинный маяк и возвращенное море. Но это уже из следующей позиции нашей полки.

Ч е х о в с к и й   С а х а л и н. Южно-Сахалинск. Издание Агентства по культуре Сахалинской области, 2010, 58 стр.

С а х а л и н с к и й   П а р и ж 1881 — 1947. Издание Агентства по культуре Сахалинской области и Архивного агентства Сахалинской области, 2010, 28 стр.

С т а р ы й   С а х а л и н (сброшюрованный комплект открыток). Южно-Сахалинск, 2010, 30 стр.

Я соединил эти три издания в «одно» по причине их особой жанровости: буклетно-подарочные, в первом-то приближении дела. Но каждое — своего рода произведение полиграфического и составительского искусства: превосходная печать, обилие архивных материалов, собранных не абы как, но — структурировано, со своим сценарием.

Первая книжечка — универсальна, трехчастева.

«На острове отверженных» — много документальных и сегодняшних фотографий, скрепленных опять же цитатами из «Острова Сахалина». Но здесь уже — от пейзажа к людям, к вольным и тюремным поселениям. Знаменитый снимок заковки в кандалы Софьи Блювштейн («Золотой ручки») работы И. И. Павловского, маяк Жонкиер, каторжники и «психические».

Вот — пост Дуэ и пристань рудника общества «Сахалин». Эта выдающаяся в море, тонущая в молочном тумане пристань, со спинами  вагонетчиков, торчащими бревнами выхода   и часовенным домиком в окончании — на форзаце юбилейного издания «Острова Сахалин». Рядом — для контраста — ее сегодняшние, белые, как кости диковинного животного, останки. Здесь — и тоннель сквозь мыс Жонкиер, о котором сказано выше.

Вторая часть — «На Южном Сахалине» — это Корсаковский округ, где Чехов провел немало времени, общаясь с сахалинскими и японскими чиновниками, продолжал перепись, посещал тюрьмы. Тут сделана и редкая островная фотография, на которой изображен он сам: на пикнике в Корсаковском посту Кузе. В тот день и японцы и наши получали ордена Анны и Станислава третьей степени. А заснял пикник инспектор сельского хозяйства, потомственный дворянин Алексей Александрович фон Фрикен, трудолюбивейший инспектор сельского хозяйства на Сахалине, проработавший там 16 лет — до 1905 года — и удалившийся в Новгородскую губернию, где и почил в 1924 году в имении Нокшино (это я снова в комментарий М. С. Высокова заглянул). Чехов, кстати, отлично знал труд Фрикена «Отчет о состоянии сельского хозяйства на острове Сахалине в 1889 году» и пользовался им.

И третья часть альбомной книжки — «Память о Чехове на Сахалине», где бюсты, памятники, доски, музеи и — легендарный учитель литературы Илья Георгиевич Мироманов, создатель народного городского музея в Александровске-Сахалинском [14] .

Следующая книжка-брошюра — именно про это самое историческое место (долго бывшее внушительным административным центром) — повествование начинается с июля 1787 года (когда здесь появились Лаперузовы фрегаты «Буссоль» и «Астролябия») и длится до апреля 1947-го, когда центром острова стал Южно-Сахалинск.

«Сахалинским Парижем» Александровск назвал сами понимаете кто [15] .

Поразительны фотографии времен краткосрочной (1905) и долгосрочной (1920 — 1925) оккупации Северного Сахалина японцами.