Но мне кажется, один раз я всё-таки встретил живое существо, идеально подходящее моей старухе, и только ей. Однажды, пересекая быстрым шагом сад от университета к памятнику Шевченко, я издали услышал приближающийся и нарастающий ритм: чем-то, но не палкой и не инструментом, быстро-быстро стучали по железу. Это не было ни музыкой, ни работой. Ни игрой, ни просто так времяпрепровождением. Почему я, человек, в общем-то, рассеянный и весь в себе, сразу обратил внимание на этот ритм? Отвечаю не задумываясь: потому что он мне ничего не напоминал, ни о чём не говорил и вообще был не из моего мира. Это были чужие звуки, возможно — самые чужие из всех звуков, которые я за всю свою жизнь слышал. Не буду нагнетать саспенс — вы уже поняли, что я испугался. На моём месте испугался бы всякий нормальный человек. Но — среди дня, вокруг люди, солнце — с дороги я не свернул и через минуту оказался у эпицентра — асфальтированной площадки, от которой начинается знаменитый ров, ведущий к зоопарку. Тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук и снова — тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук. Секундная пауза. И опять. И ещё раз. И так до бесконечности, до сумасшествия, до хаоса, до чёрного мрака — и я настаиваю на уместности этой тавтологической фигуры, ибо мрак был действительно чёрным — чёрным пятнышком в ярком до слёз вселенском небе: мраком был дятел, сидевший, как на берёзе, на металлическом столбе и выбивавший из железа адскую, нечеловеческую дробь — две-тре-ти, две-тре-ти, две-тре-ти, две-тре-ти. А вокруг росли деревья, целый сад деревьев: тополя, липы, осины и древние, охраняемые государством дубы, которыми гордятся харьковчане. А не хочешь столетних дубов, взмахни крыльями — и ты уже в ботаническом саду, где растёт четырёхтысячелетний секвойядендрон, которого уж точно не удивить никакими дятлами: ни больными, ни здоровыми. Зачем тебе полый металлический столб с неработающим фонарём? Столб, в котором ты, хоть выбей себе последние свои растреклятые мозги, никогда, слышишь — никогда не продолбишь ни одной дырки, в котором не водятся ни личинки, ни жучки, ни чем ты там питаешься.

Сумасшедших старух лечат галоперидолом. Чем лечат сумасшедших дятлов и кто их лечит? Конечно, он мог быть не сумасшедшим, а музыкантом, спортсменом, юмористом или просто птицей с душой ребёнка (помните? все дороги так или иначе ведут к детям) — мне ли не знать, что это такое? — но мой человеческий первобытный страх перед горящими во тьме глазами, воем кого-то ещё не названного и дикого, хрустом валежника, предупреждающим о подкрадывающемся хищнике, заслоняет все другие объяснения, кроме одного.

Однако сумасшедшие старушки и дятлы имеют к моему сну отношение сугубо иллюстративное. На балконе мне пришла в голову мысль, что новый выход из сна во сне — это прыгнуть вниз. Если я полечу, кошмар перестанет подавлять меня своей реалистичностью, полёт уведёт меня из полусна в настоящий фантастический сон. Если упаду и разобьюсь — что ж, тоже неплохо, тогда кошмар закончится и я проснусь. У новонайденного выхода было много возможностей, и все они мне подходили. Седьмой этаж — нормально! Воодушевившись, я перелез через балконную ограду и уселся на ней, болтая, как в детстве на скамейке, ногами. Я уже был по ту сторону. Разжал руки — перестал держаться за перила. Теперь я должен был прыгнуть. Я ничего не боялся, я знал, что во сне можно не бояться того, чего боишься наяву. Во сне боятся другого. Меня ничто не останавливало. Хотя нет, захотелось курить. Легко, как бывает только во сне, я перемахнул обратно. Сигареты и зажигалка там, где всегда. Я прикурил сигарету, сделал выдох и только тогда осознал, что зажигалка сработала. Я снова крутанул колёсико, и снова появилось пламя. Я нажал на выключатели, один, другой — лампы не загорались. Уже поняв, в чём дело, я посмотрел на табло АОНа — оно не светилось, затем на фосфоресцирующие стрелки часов: было четверть четвёртого. Время моей смерти. Настоящей смерти. Не во сне. Потому что я не спал: просто отключили электричество. В последнее время это бывает часто: минут на десять-пятнадцать раза три-четыре в течение дня. По всей видимости, и ночи.

Прижавшись к балконной ограде, я курил и смотрел вниз: теперь, по законам бодрствования, мне было страшно. Я вспомнил, с какой лёгкостью, физической и душевной, был готов соскочить и полететь вниз. Часа через полтора-два дворники или собачники обнаружили бы мой труп.

Я представил собственные похороны. Сколько домыслов, сколько догадок, сколько версий, пытающихся объяснить причины моего самоубийства. Что обычно предлагается в таких случаях? Несчастная любовь — раз. Творческий кризис — два. Проблемы на работе — три. Депрессия (вот уж дудки!) — четыре. А всего-то-навсего — отключили электричество. Никто, ни один человек не догадался бы. Ну разве не смешно?

ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ

*

ФАТУМ

Кублановский Юрий Михайлович родился в 1947 году в Рыбинске. Окончил искусствоведческое отделение истфака МГУ. Поэт, критик, эссеист.

Елене Шварц на годовщину помина

Ведь мы не из литбригад,

немереных их количеств.

Нет, наш прорежённый ряд

скорее из братств, сестричеств…

I

Сосредоточенно отрешённые

в подхваченных ремешком хитонах,

на красных древках вздымают ангелы

над Богородицей короб-полог.

Она ж в просторном слегка накинутом

с каймой на волосы капюшоне

крупноголового держит мальчика

с ручной повадками обезьянки.

Возле подола её волнистого

в траве рассыпаны маргаритки.

Пока бежал под дождём нахлынувшим

от остановки, промок до нитки,

под козырёк я букинистической

потёртой лавки: спастись задаром

здесь — в на две трети атеистическом

и затопляемом Свете Старом.

II

Твои зрачки на волну балтийскую

глядели подолгу без усилья.

И берегиню Самофракийскую

напоминали в разлёте крылья.

Необозримое небо белое

окрест, возможно, о чём-то знало,

но только рябью над дальней Охтою

нам о себе и напоминало.

Чего мы только с тех пор не видели

по жизни, всё-таки им согретой.

А ты теперь вот — и ранний паводок

в местах слияния Стикса с Летой.

Но сберегается ль ветер, дующий

и посейчас по верхам сирени,

в коробке с пеплом твоим взыскущим,

теперь копилке твоих видений?

III

Ты, в ходе жизни своей имевшая

не раз контакты с потусторонним,

дай знать: минувшее там отчётливей

или совсем отшибает память?

Уже ль, к примеру, забыта рюмочка

из потускневшего драгметалла,

по ходу вечера ты которую

мне неизменно переливала?

И всё ещё в закоулках памяти

не испарились ли, не ослабли

те ледяные, потом холодные

первоначальные ливня капли,

что нам на лица поштучно падали

когда-то, где-то, каким-то чудом?

Да не расспросишь ведь пепел в капсуле,

а та в земле да ещё под спудом.

IV

Свою поэзию восстания

ты понимала как служенья,

зане предпочитая Раннее

последующим Возрожденье.

Напоминающее девушек