*     *

 *

плотве, плоящейся в Ирше,

была поимка по душе —

единой плотью с рыбарём

становится доплывший в нём

до всех проточных закромов,

до влажной бережной луны

неисчерпаемый улов,

которому посвящены

живые плотные толчки

вовсю открывшейся реки,

когда касается плотва

незарастающего шва

*     *

 *

Ты для другого изобретена —

Для плоти дня, пронзающего год:

Дорога ли, берёза ли, жена —

Лежит, растет, а все равно уйдёт.

Так ты, неуловимая сполна,

Доступна в череде своих свобод.

И кажется, вот-вот коснешься дна,

Но вышло не паденье, а полёт.

До спазма любишь, до улыбки спишь,

До человека не достанешь лишь,

Ведь он не город, не река: он дальше.

“Всё больше я твоею” — и глагол

Взамен местоимения пришел,

Чтоб удержать от бегства губы наши.

*     *

 *

До крови развороченной землёй

По лесу пробирался рядовой.

Уже земля и кровь ему по горло.

Вокруг — то снег, то зелено, то голо,

И так четыре года лес стоит,

Исчезнувшими жизнями прошит

И прожит развороченной одной,

С которой пробирался рядовой.

Взгляд с ул. Макаровской

на Кирилловскую церковь

Ходьбой и зреньем взятый в клещи,

Выходишь на такие вещи,

Которым нужен только ты:

Они десятилетья ждали,

Когда, спустившись по спирали,

Ты вложишь в раны им персты.

А их персты — взаимно — в раны

Свои. Объятья эти странны.

Вас лихорадит битый час.

Сверяешь общие приметы —

И вы друг к другу так пригреты,

Так пригнаны, что в самый раз

Тебе впитать свечное пламя,

В Репьяховом Яру ручьями

Растечься; воздухом, землёй

Пробраться к храму сквозь больницу

И пятой сущностью явиться,

Чтоб не остался сам не свой.

*     *

 *

Смотри, мы теряемся в этих кустах…

Ты, может быть, нас позовёшь

почувствовать радость, почувствовать страх

и дрожь, отзываясь на дрожь

ушедших — скольжением между ветвей

вдоль сумерек на Берковцах, [1]

наружных и внутренних; надо скорей

попасть в доверительный взмах

деревьев, на тьму наживив огонёк,

проверив запасы вины,

пока твой родной ненадолго прилёг,

чтоб выйти с другой стороны.

*     *

 *

Когда всё, что больше,

Берет в оборот,

Как осень, к примеру,

И силы даёт

Себя не беречь,

Ведь отмерен с запасом

И памятью небереженью обязан, —

Идешь напрямую, забыв про тупик,

А там обязательно будет родник:

В нем — имя второе,

И листья, и хвоя,

Заждавшиеся в сердцевине покоя.

*     *

 *

Стою, виноватая перед тобой,

Как будто бы морок повсюду какой.

В слиянье же Тетерева с Иршой —

Смирение и покой.

Костёр, как в воронку, уходит в луну,

И бездну увидеть ещё не одну

Успею, телесно тебе изменив,

Предопределив разрыв.

Кто спит на земле — тот едва отделён

От силы хтонической, выбившей вон

Все донья, подкравшейся в плаче обид,

Выблёвывающей стыд.

Но реки — на то, чтоб отмыть добела.

А ты приютишь меня там, где была

И прежде — где рана в предсердье твоём,

Бессрочный ее объём.

*     *

 *

Ежеосенний запах от осенних

Ветвей — как в детство, впавших в листопад…

Где, поредев, распутается тень их,

Там за клубками прыгнут сто котят.

Отец мой голубем лесным вернулся

В свои леса, в ладони к Леснику,

И как река, отставшая от русла,

Я к этому Лесничеству теку.

До постиженья тайны пара всхлипов

Осталась, но расплакаться — нельзя.

Как стать рекою, из дождя не выпав?

Начнись, неукротимая гроза!

Но устья нет на улице застывшей,

Среди неизреченного тепла…

Река реке не делается ближе,

А просто говорит, куда текла.

ИГОРЬ САВЕЛЬЕВ

*

ЮНГИ СЕВЕРНОГО ФЛОТА

Савельев Игорь Викторович родился в Уфе в 1983 году. Закончил филологический факультет Башкирского университета. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Урал” и др. Живет в Уфе.

Маленькая повесть

I

Без девяти девять.

А в салоне машины как будто до сих пор воняет тошнотворными женскими сигаретками: словно жгли помаду. Или сама она, копеечная, выставленная на полулегальных лотках, запекалась на солнце, оплывала перламутровой мерзостью, и какой-то приторной малинкой разило за пять метров. Был одно время такой киоск недалеко от дома, и Олег проходил, вздуваясь от дурноты, будто токсикоз у него, а не у Таньки... И сейчас нехорошо. Окно открыто, хотя не май месяц, и дует неслабо; зато слабо светится магнитола, нехитрое что-то наигрывает. Говорил же этим дурам: не курить в машине. Малолетки чертовы. Олег потянул ручку, вышел, словно, если его не будет в салоне, запах быстрее выветрится. Идиотское какое-то чувство, что он может “спалиться”, хотя кому его разоблачать, да и в чем, зачем?.. К этому добавилось вполне трезвое — сейчас Славика тут сажать, в эту шалавскую вонь... Олег раскрыл дверцу пошире. Потянулся, размял затекшую спину — пара простых упражнений, отошел чуть в сторону. Двор панельного “корабля”, увы — хорошо знакомый, жил обычной вечерней жизнью, где-то у дальних подъездов тренькала гитара, машины под фонарями теряли цвет. Ветер был и прошедшей ночью. Северный, он простреливал город насквозь, как нейтрино.

На этот “опен-эйр”, пожалуй, можно было и не ходить, но вечный зуд выходного дня — куда податься — нельзя было пересилить; да Олег и к черту лысому отправился бы, лишь бы не убивать вечер субботы дома, где мать дремала при телевизоре, и мерно стучало в раковину в кухне, и можно было сойти с ума. В последние месяцы он сам напоминал себе Дон Кихота, кидаясь очертя голову в любую “культурную программу” уик-эндов, а с героем Сервантеса роднила полная бессмысленность этих забегов, потому что Олег ехал на какой-нибудь незнакомый “квартирник” местной группы подростков-говнорокеров один, а являться на такие тусовки не за компанию — все равно что пить в одиночку. На “опен-эйр” вчера он прибыл только потому, что в каком-то журнале, ледовито-глянцевом, встретил флаер, дающий скидку при входе. Мероприятие гремело на окраине, на маленькой базе отдыха, и по объездной дороге машины, мигавшие “аварийкой”, тормозили у обочины в три ряда. Олегу удалось запарковать свою “восьмерку” удачно, и это уже была маленькая победа (как выяснилось — последняя). Потолкавшись в броуновском движении, что создалось на входе, он выяснил, что цены за вход по непонятным причинам взвинтили вдвое. Денег-то не жалко, но он все равно поперся с большой группой энтузиастов в обход, через лес, проламываясь в невидимых буреломах, где под ногой угадывались волнующе объемы, телефоны светили слабенько, и за рекой стояла криминальная луна. Попав на дискотеку, он шатался из одного оглушительного шатра в другой, внимая чьей-то мудрости, что надо перемещаться в определенном порядке: везде громыхал свой ритм. Разбавленного пива нельзя. (Он пожалел, что не подумал о такси.) Познакомился с девчонками. Зачем-то сидели с ними в машине до робких попыток рассвета, чем дальше — тем больше гостьи углублялись в себя, в свои разговоры, и, как отрезвление, вставала бессмысленность происходящего, ибо куда бы он их повез, да и зачем... зачем это все — глобально? Едва попрощались. Даже по домам не попросили развезти. Сегодня — совиная усталость. И к девяти, как всегда, за Славиком.