Решившись на очередной кутеж у Мишки, они принялись названивать кто куда: Олег — маме (“ночевать не приду”), Анжела — своему странному товарищу, который еще со школьных времен считался ее как бы бойфрендом, и непонятно, что связывало их до сих пор в этой череде взаимных измен. Два телефона-автомата были “спарены”, спиной к спине друг с другом, из-за какого-то технического сбоя один разговор приглушенно звучал на фоне второго. И пока Анжела вдохновенно врала что-то про ночной реферат у подруги, ее приятель услышал другие слова и все понял. Анжела не знала, рвать ей на себе волосы или, махнув на все, свободной — ехать кутить. Никто тем более не знал и ничего уже не понимал во всех этих отношениях.

В комнате все было как обычно: алкоголь, страдания по гитаре, ржание до потолка. Миша опять дулся на Анжелу, она опять его провоцировала. Спать улеглись теснейше на полу, Олега кололо сомнительное одеяло, и в оглушительной темноте долго еще затухающе разговаривали, забавлялись пошлостями и страшными историями, которыми никого уже не напугать. Подсвечивали комнату пейджерами...

Олег, тяжелый, с токсичными выдохами, проваливался в никуда, проваливался и возвращался. Раз включили свет. Анжела попросила воды. Миша откидывал одеяло и ходил с кружкой, и нельзя было не увидеть сквозь электрическую резь, что у него стоит. Значит, игры под одеялом уже начались. (Тогда же Олег впервые увидел обнаженную Анжелу: она храбро легла без футболки; раньше он замечал только, что ее грудь иногда слишком свободна под лифчиком, а потому бывает видна в вырез; этим маленькая грудь и очаровывала.) Снова провал в алкогольную черноту, а потом Олег окончательно очнулся от того, что кто-то тихо всхлипывал не во сне. Спустя время разглядел, что Анжела сидит на их многолюдном лежбище, сгорбившись, и тихонько плачет. Миша лежал недвижимо и скорбно, как покойник.

— Я могу сейчас уехать отсюда на чем-нибудь? — Она не стеснялась, спросила в полный голос.

— Нет, — последовало ледяное.

— Можно, — зло возразила Анжела. — На тачке, за минет. — Она помолчала. — Ладно, устроили тут театр юного зрителя... Все равно никто не спит, все слушают...

Она легла. “Господи, да дадут мне поспать!” — прошептал Олег.

Второй раз он проснулся — непонятно, сколько времени прошло, — от оглушительных хлюпаний и чавканий под самым боком. Они делали это так мощно, что едва ли не раскачали всех окружающих. Олег почти не возбудился, но ему казалось, что его сердце порой стучит громче всего этого яростного любовного шторма. Он догадывался, что ритмичные шумные выдохи — это Миша, и усиление этих выдохов (только и всего) означает финал. Потом на Анжелу накатила внезапная волна нежности, если верить ее шепоту “Тебе было хорошо?”... “Есть тряпка, полотенце, там, чтобы вытереть?” — “Погоди, вот пододеяльник...”

В глубокие зимние сутки светает поздно. Этой ночью в колючем бреду одеяла Олег то дремал, то просыпался и догадывался, что они тоже не спят. Ворочаются оба. Пальцем ноги трогают шкаф.

Это было случайностью, а может, и нет, но недавно Олег снова оказался на улице Юнг Северного флота. Была очередная суббота, в которую ничего не удалось, так что он просто поехал кататься на закате, когда солнце вылизывало асфальт и самому себе легко показаться одиноким ковбоем. Улица не изменилась, жуткие слепенькие дома не снесли, возле одного рос метровый лопух-монстр, “совсем как в деревне”. Олег не без опаски оставил машину недалеко от трамвайной остановки, еще оглядывался: рядом сидели, прямо на прогретой земле, местные колдыри. Носились какие-то бабочки, две загорелые девчонки проехали на громыхающих велосипедах. Олег и сам посмеивался над собой где-то в уголке сознания, но мыслил вполне в духе романтика и даже припомнил лермонтовское “И некому руку подать”. Вот уж действительно — некому. А как хочется выговориться.

Он выпал в развод, как за борт в ледяную воду. Делить им было нечего, а по сыну разногласий не нашлось, поэтому суд по этому моменту как-то парадоксально промолчал. (Как жалко теперь, а!) Если бы забрали Славика, это была бы катастрофа. Но не успел обалдевший от всего Олег толком об этом задуматься, как угроза вроде как и рассосалась: теща напористо заявляла тут и там, что Танечке надо учиться, а на заочное переводиться не хотелось бы, и... И Славик остался с отцом. Пять дней в неделю. На выходные Олег отвозил его бывшей жене. И все бы ничего — жить можно, но начались какие-то смутные разговоры в стане врага, что через два года Татьяна закончит учебу (“Она идет на красный диплом!” — значительно приговаривала теща, как будто это имело хоть какое-то значение). И вот тогда-то, может быть, она и соизволит забрать сына. Время у нее освободится, видите ли. Сука. Олег смачно сплюнул на асфальт. Он шагал мимо гаражей, где молодежь, положив на бок — на покрышки — старенький “москвичок”, что-то внимательно изучала.

— Я его не отдам! — бушевала мама, капала что-то пахучее в стакан, смотрела на Олега с надрывом. — Пусть хоть судятся, хоть что! Мы его не отдадим, правда? Пусть только попробуют... Что придумали... Это же не котенок, в конце концов...

— Мама, ну успокойся. Пусть говорят что хотят, это же бред, так что ничего не будет...

Хотел бы он сам в это верить. Хотя разговоры тещи действительно были всего лишь очередным “прожектом” этой вздорной, сумасбродной женщины, по спине пробегал холодок, и в иные моменты Олег готов был приехать к дому-“кораблю” и поджечь их квартиру к чертям собачьим. Что, если действительно будет суд? А этот Танькин хахаль, кажется, адвокат к тому же... Кто-то на работе советовал уже потихоньку подыскивать юриста, собирать бумаги и доказательства, что в основном сын живет у него, на его материальном обеспечении; искать свидетелей... Начинать понемногу, хотя до мифического “часа икс” еще два года. Олег даже обозвал это, мрачно улыбаясь, своим личным “концом света — 2012”. Только вот поделиться шуткой было не с кем. Он так и шагал один — по улице Юнг Северного флота и по жизни.

За сына он кому угодно горло перегрызет. Славку он обожал. И теперь, будто очнувшись, смотрел на него почти изумленно — как тот, картаво и очень стесняясь, читает стихи, и в зеркалах за его спиной видны улыбки взрослых. Олег как будто тяжело, не сразу, возвращался из многоступенчатого сна, из одного круга, из другого. Он видел такое совсем недавно в фильме “Начало”, когда тупо ходил в кинотеатр...

Нестройные аплодисменты. Мать шепчет на ухо горячо и гордо. Финаль­ный выход всех детишек вместе с лучезарной воспитательницей. Утренник окончен. Двигают стулья. Славик подбежал к папе и бабушке...

Олег вполглаза поискал “англичанку”, не увидел — да ну и бог с ней.

IV

Колпаки с лампами — под потолком вагона — подобны банкам с нечистой водой, и когда электричка набирает ход, в них ощутимо прибавляется жизни.

Все-таки поехали. Узнав, что Анжела зависает на каком-то сомнительном празднике жизни — на даче у сомнительного Рустика, Михаил уже не унялся, нет. Злобно распинывал преждевременные листья. Кто бы мог ожидать такой ярости. После разговора у телефонной будки они пошли опять за пивом, стояли тут же, за киоском, и Олег разглядывал обложки дисков и кассет, где одно сложно дублировало другое, а Мишу будто прорвало. Разглядывал, потому что нечего ему было ответить, его как парализовало после всех этих обвинений: как он мог не сказать, куда поехала Анжела, как он вообще... Ладно. Затем принялся вынашивать вслух сладкие, растянутые интонацией, планы мщения: вот завтра, когда Анжела приедет с “оргии”, он позвонит, нет, он встретит ее на лестничной площадке, и ска... Олегу все это начало уже надоедать. Мрачно потягивая “Балтику”, он думал с тоской о светлом трудовом дне, который грезился утром в идиллическом северокорейском ключе.