— Жаргонизм. Взять баланс по листу белой бумаги. Чтобы картинка была нормальной цветности.

— А... Это когда белым листом перед камерой машут?

— И как вас там не убили? Воистину терпение народа безгранично.

— Даже пирогами накормили. С рыбой.

Ирка подала-таки на развод с Гошей. И теперь они достаточно гармонично — в те дни, когда он не пьет, — сосуществуют: она, конечно, орет, если он не хочет делиться сигаретами, а он охотно рассказывает гостям, как жена (почти экс-жена) задержалась и пришла домой “вхлам”. При этом денег на хозяйство почти не дает, а она ухитряется выжать — то сотню, то десятку, как повезет. Вот такой у нее второй предразводный брак.

Ни одна сука из НИИ защиты животных не захотела прокомментировать ситуацию с птичьим гриппом. Зато когда начали снимать этот институт снаружи, тут же выскочил охранник: “Где у вас разрешение?” — “Какое, наху, разрешение, мы не на вашей территории работаем”. — “Нет, это режимный объект, это секретный объект, снимать запрещено!”

Все эти НИИ, менты, прокуратуры-шмакуратуры, не говорю уже про исправительно-трудовые колонии, самовольно установили вокруг себя, обожаемых, зону, закрытую для съемок. Кто сколько захотел.

— Не иначе, у них какая-то птичья болезнь.

— Медвежья у них болезнь, а не птичья... Срутся!

Когда на ленте РИА “Новости” появляется заголовок * ВОЛОГДА * КОЛОНИЯ * НАВОДНЕНИЕ *, редактор стряхивает апрельскую дрему и вспоминает про меня.

В телефонной акустике — возбуждение, как у вальдшнепа, летящего над нудистским пляжем.

“В Вологодской области паводком подтоплена исправительная колония — заключенные передвигаются на надувных лодках”.

Редактору по барабану, как смонтировать эту РИА-новость с другой РИА-новостью.

“Были сооружены деревянные мостки, а также закуплено несколько резиновых лодок для передвижения осужденных и персонала”.

Смысловые оттенки, содержащиеся в словах “передвигаться на лодках” и “закупить лодки”, неуловимы для редакторского сознания.

Поговорил по телефону, мне сказали, что это полная херня и топит их каждую весну. Но все равно надо ехать и эту венецию за колючей проволокой запечатлеть. В исправительной колонии № 20 на меня смотрят без оптимизма. Здесь знают, что я лучше паводка, но хуже того процесса, который, если отбросить предвзятости и художественные детали, можно назвать словом “сношать”. Здесь знают, что процесс неизбежен. И его креативным началом выступит непосредственное начальство в Вологде.

Запускают на территорию колонии, но без оператора. Водой залита часть складов. Нет надувных лодок, плотов, гондол, яликов и пирог. Нет зэков, тонущих в камерах, как княжна Тараканова.

Если это наводнение, значит, Камерон снимал своего “Титаника” на Останкинском пруду.

Лучший кадр дня— бабушка, которая замеряет уровень воды в реке Молога.

Должность бабушки — наблюдатель гидропоста. Бабушка делает замер и говорит: “С восьми утра на четыре сантиметра прибыло”.

Только с пятой попытки она смогла сказать эту фразу без запинок и глядя прямо в камеру.

Годар остался бы доволен.

Редактор, узнав про четыре сантиметра и отсутствие утопших, снова впал в апрельскую дрему. “Не вижу смысла”, — сказал он.

Ради такой резолюции меня послали за пятьсот двадцать километров от точки К до точки У.

...ПОДГОТОВКА К ПАВОДКУ ПАРТИЯ НАРКОТИКОВ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛАКАТ ПРАВОСЛАВНЫЙ ДЕТДОМ ПРАЗДНИЧНЫЕ ПЕСНИ ПРОБЛЕМЫ “СКОРОЙ ПОМОЩИ” ПОСЕЛОК ЗАМЕРЗАЕТ ПОДГОТОВКА К ШКОЛЕ ПАМЯТНИК ТОМУ-ТО ПАМЯТНИК СЕМУ-ТО ПРИЮТ ДЛЯ БЕЗДОМНЫХ ЖИВОТНЫХ… ПУГАЛО ОГОРОДНОЕ!..

“Даже пугало может стать верховным правителем, если, конечно, у него есть мозги. Страшила Мудрый, герой сказки „Волшебник Изумрудного города”, тоже когда-то торчал на огороде, мешая воронам расхищать урожай. Восемьдесят собратьев Страшилы сегодня конкурируют друг с другом за право считаться самым страшным на первом в России конкурсе „Пугало огородное”. В маленьком городке Южа…”

— Погоди… пугало может стать… как-то, сам понимаешь…

— Это стендап у тебя. Да? Стендап? Давай отрежем первую фразу.

— Ага.

“Страшила Мудрый, герой сказки „Волшебник Изумрудного города”, тоже когда-то торчал на огороде…”

— А по картинке там что?

— Я на фоне чучела…

— А почумовей чего-нибудь? Самому в эту одежду, а? С дырявой шляпой на голове? Придумай, ладно?

“Пугала начали приносить отовсюду — из школ и детских садов, из сельских клубов и художественного училища. Появились даже два пугала-зэка.

Ирина Захарова, член жюри конкурса „Пугало огородное”:

— Недалеко от нашего города находится зона строгого режима, и там тоже люди проявили творчество: и те, кто там находятся, заключенные, и те, кто их охраняет”.

— Нет, вот про зону — не надо. Этот синхрон выброси. А картинка какая?

— Давай дальше по тексту. “Среди пугал есть свои красавцы и красавицы, семейные пары и одиночки. Не обошлось и без чисто фольклорных персонажей — к примеру, “новый русский” по имени Вован с мобильным телефоном и толстенной цепочкой на шее. Такого уже на шест не посадишь”… “Чисто фольклорные”… как-то на слух коробит, нет?

“Впрочем, есть и те, кто считает, что самое подходящее место для пугала — не музейный зал, а грядка на огороде”.

— Ладно, монтируй, что ли.

“Обаяние сломленной жизни, обаяние неудачника... крепкое, как дорогой коньяк. Нельзя не поддаться”.

В итоге получится что-нить такое:

“Обычная дневная норма почтальона Гаврилова — 20 телеграмм, в каждой в среднем по пять слов. Дневная норма писателя Гаврилова — полторы-две страницы, на каждой — слов триста. Анатолий Гаврилов — и доставщик чужих текстов, и современный прозаик, чьи повести и рассказы изданы на многих европейских языках.

— Это случайное совпадение. Мой телеграфный стиль прозы, помните, был такой термин, от Хемингуэя пошел... а то, что я служу в конторе, где этот стиль воплощен в полной мере, — так уж получилось.

В шестидесятые годы прошлого века близкий друг Гаврилова буквально заставил его заняться литературой. Назначая встречу, друг говорил так:

— Написал рассказ — приезжай, поговорим. Не написал — водку я с тобой пить не буду.

Дальше жизнь Гаврилова, как в романе, пошла двумя параллельными путями.

Он…

менял профессии и местожительство и в конце концов стал почтальоном по доставке телеграмм во Владимире.

Он же…

печатался в литературных журналах и сборниках, стал членом Литфонда и московского ПЕН-клуба. В его почтовой сумке — очки, фонарик и газовый баллончик, чтобы защитить себя от собак, а вместо блокнота для писательских наблюдений — записная книжечка с кодами замков на дверях в подъезды.

Вот диалог через закрытую на все замки дверь. Один из собеседников — почтальон, второй — напуганная историями о налетчиках владимирская пенсионерка.

— Она говорит: не могу открыть незнакомому человеку.

— Я почтальон, вот удостоверение, вот телеграмма. Из Орла. „Бабушка, милая бабушка, с праздником!” У вас есть внучка в Орле?

— Есть.

— Ну, откройте.

— А меня нет дома.

— Какую самую необычную телеграмму вам пришлось доставлять?

— Была такая, из Евпатории... „Спасибо за любовь, иди лечись, ты болен”.

Не только отправительницы телеграмм, получательницы почтовых бланков тоже непредсказуемы в своих реакциях.