Нас качает медленною волной

Над могилой конвоя PQ-17.

Мысли странные овладевают мною,

В чем, боюсь пока что себе признаться.

День горит перед нами полярный летний,

Полыхая бледною синевою.

Рядом немец стоит девяностолетний,

Что топил когда-то суда конвоя.

Бывший оберст люфтваффе Хайо Херман —

Глаз арийских сияние голубое,

Что в атаке был неизменно первым

И последним всегда выходил из боя.

В тридцать пятом, начав с легиона “Кондор”,

Он сражался в Испании, храбрый воин,

В сорок первом бомбил Ленинград и Лондон

И полярные атаковал конвои.

Сетка жилок старческих возле глаза

Напряженно пульсирует — не до шуток.

Он в военном небе горел три раза,

Всякий раз выбрасываясь с парашютом.

Выдвиженец Геринга Хайо Херман

Не скупился своей и чужою кровью.

Бог недаром дал ему крепкие нервы,

Долголетие редкое и здоровье.

Мне припомнится год сорок первый жуткий,

Вой сирен за оконною хлипкой рамой.

В комнатушке питерской над буржуйкой

Я дрожу от холода рядом с мамой,

И на дом наш бомба летит со свистом,

От которой, возможно, сейчас умру я.

Я стою над мерцанием серебристым

И себе говорю по-немецки: “Руе”.

Он недаром свой крест заслужил Железный,

Пробивая бомбами наши крыши.

Я стою с ним рядом над темной бездной

И себе повторяю по-русски: “Тише”,

Вспоминая о людях, им обреченных.

В сорок пятом, в Австрии арестован,

Десять лет доходил он голодный в зонах,

Бороздя их от Воркуты до Ростова.

Он валялся на нарах, худой и слабый,

В пересылках от Липецка до Урала,

И совали куски ему русские бабы,

У которых война мужей отобрала.

Жить на свете немного ему осталось,

Подгибаются ноги, слезятся веки.

Он вернулся сюда, одолевши старость,

Чтоб оплакать друзей, молодых навеки.

Разгоняет волну налетевший ветер,

За кормою чайки кружатся в гаме.

Он вернулся сюда через полстолетья,

Чтоб обняться с выжившими врагами.

И жена возражала ему, и дети,

Но упрямо, сквозь время и расстоянье,

Он вернулся в суровые воды эти,

Совершив нелегкое покаянье.

Ветераны надели свои медали,

Становясь моложе в мундирах чистых,

Лишь ему надеть ордена не дали,

Потому что заслужены при нацистах.

Низко тучи несутся над головою,

А внизу под нами, во тьме кромешной,

Проплывают неспешно суда конвоя

С самолетами сбитыми вперемешку.

И собравшие свой невеселый кворум,

В сотый раз пересчитывая потери,

Старики запевают нестройным хором

“Розамунду”, “Катюшу” и “Типерери”.

Мы на грунте погибшее ищем судно,

Доверяя архивным местам и датам,

Но отдельно лежащее судно трудно

Обнаружить по этим координатам.

Потому что, сколько бы ни искали,

На какие бы цели ни попадали,

Это дно от Норд-Капа и до Усть-Кары

Сплошь усеяно сгинувшими судами.

Потому что мертвым на дне не больно.

Продолжается жизнь, остальное — ложь все,

И венки на корме — как глубинные бомбы:

Их куда ни бросишь — не промахнешься.

Над “Ижорою”, “Олопаной”, “Курском”

Стая рыб стремительная несется.

В двадцать первый век мы уходим курсом,

И над Новой Землею восходит солнце.

19.VII.2003.

Борт ГИСУ “Сенеж”.

Баренцево море.

Слово о странствующих

САМОДЕЛЬНЫЙ САМОЛЕТ САНАТОРИЙ ДЛЯ ЛЬГОТНИКОВ

СВЯТЫЕ РОДНИКИ СВЯЩЕННИК И ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕКТА ОПРИЧНИКОВ СЕЛЬСКИЙ АЙБОЛИТ СЕЛЬСКИЙ УЧАСТКОВЫЙ СЕЛЬСКИЙ ФЕЛЬДШЕР СКИДКИ НА ПРОЕЗД ДЛЯ ЛЬГОТНИКОВ СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ ЗАКЛЮЧЕННЫХ СОЦИАЛЬНЫЕ УСЛУГИ СПАСЕНИЕ УРОЖАЯ СТЕРЛЯДЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ СТУДЕНЧЕСКИЕ ОТРЯДЫ СУДЬБА ОТШЕЛЬНИКА СУДЬБА УСАДЬБЫ ТЮТЧЕВЫХ...

— Это не глубокий системный бред, это... Что это такое? Открыт прием рабочих гипотез…

— Ты, как Самоучка Сартра, решил идти по алфавиту. А что будешь делать, когда дойдешь до яхт, язв и ядов? О чем тогда рассказывать зрителям?

— Маленькая поправочка: это все рабочие названия сюжетов, начинающихся на букву “с”. Сняты за последние два с половиной года. Если б я все названия по алфавиту выложил, меня б точно решили в Кащенко определить.

— Он снимает сюжеты по алфавиту. Потому что жизнь его запарила, работа — особенно, он задыхается и страдает. И тут доходит до буквы “ю”, понимаешь? Делает сюжет про юнгу, про юбки, которые в моде этого сезона…

— …съездил в Юрмалу...

— ...но даже это не помогло! Потому что впереди — “Я”. И тут он решает!..

Наподобие Чичикова почти не вылезаю из своей брички-“десятки”. По дорогам России и по дорогам души... ухабы, гололед, встречные фары в глаза. Иногда тряско, иногда задремлешь. Однообразие мелькающих деревень, бензозаправок, кафешек, коровников, водонапорных башен, табличек на въезде и выезде, мостов, постов ГАИ, колоколен, поворотов налево-направо, гаражей, заборов, зон, лесов, старух, поднявших руку не-попутчиков. Сколько езжу, а все не скучно.

— В этом есть свой кайф. Мне нравится. Именно не цель, куда едешь, а сам процесс езды.

— Дорожная терапия... очень русское средство против хандры и меланхолии.

Как говорит мой водитель: “Мы не ездим, мы ебошим!”

За два с половиной дня — почти полторы тысячи километров. Тучи, цепляющиеся за край леса, — это не лирический образ, это правда о Русском Севере. Судя по путевым впечатлениям, по меньшей мере три губернии накрыло дождем.

...БАБУШКА-ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ БУРЛАКИ НА ВОЛГЕ БЕДЫ ВЕТЕРАНА БЫКИ ДЛЯ КОРРИДЫ... БЕЗРАБОТНЫЕ ФИЛОЛОГИ!..

— Заставил сегодня юную вологжанку читать стихи Заболоцкого: “Не позволяй душе лениться, / Чтоб воду в ступе не толочь...” Ну и далее по тексту. Читала раз восемь, а я не уверен, что вставлю этот эпизод при монтаже.

— Жестокий вы. НЕ люблю эти стихи почему-то...

— Она их вообще НЕ знала! Выпускница филфака, блиннн!

— Папа читал мне это в детстве гораздо чаще, чем восемь раз, я с ума сходила, на стены лезла!

— И никакой награды за терпение. Или сам стих — награда?

“Извините, вакансий нет!”

Такую фразу Елена слышит уже не первый раз. Обошла все вологодские школы и везде получила отказ.

“Елена Агафонова, выпускница филологического факультета Вологодского государственного педуниверситета. Я пошла в департамент образования, сказали, что мест нет, все места учителей заняты. Никогда не думала, что будет проблема в школу устроиться учителем”.

— Не позволяй душе лениться, не позволяй душе лениться, не позволяй... Твержу до сих пор.

Многие выпускники педагогического университета готовы поехать на село, но там их тоже никто не ждет. Классы — по два-три человека, да и жилья для молодых специалистов давно уже не строят.