XIV веке рождение христианского человека на Руси. Но этому рождению не дано было состояться.
Поражение от татаро-монголов войска князя Витовта на Ворскле в 1399 году не позволило освободить восточную часть Руси и объединить ее с западной. Самопровозглашенная в 1448 году церковная независимость от Константинополя (автокефалия) отрубила Восточную Русь от греков, эту автокефалию не признававших 120 лет. При несчастном Василии II (1425 — 1462) Москва Рюриковичей все больше опирается на Орду, защищая себя от более сильных и успешных западнорусских Гедиминовичей и противопоставляя себя им. Чуть позже Западная Русь будет объявлена врагом, а переход к Гедиминовичам станет рассматриваться как измена. Мир, открытый через Польшу в Западную Европу, закрылся для Москвы вслед за греческим миром. Наконец, присоединив Новгород и искоренив его «вольность», Иван III уничтожил северную альтернативу русского развития, открытый северо-западной, балтийской Европе мир русских «народоправств». Московская Русь оказалась в полной изоляции. Всходы духовной и гражданской образованности конца XIV века захирели или были затоптаны в конце века XV. И с Ивана III зримо складывается жестокая деспотия: народ — раб, церковь — слуга, князья и бояре — холопы «Государя великого князя Московского». Ни о каком гражданском обществе, ни о каком человеческом достоинстве больше речи нет. В XVI веке святость исихастская перестала цвести на Московской Руси, ее заменяет юродство — свобода во Христе ценой безумия. И самое страшное, что это больное общество, полностью закрывшись от мира, начинает себя распространять по воле деспотов московских. Сначала Новгород, Тверь, Рязань, Псков, Северские города. Потом Иван IV присоединяет Волгу, стремится заполучить «исконные земли Рюриковичей» по Днепру и Западной Двине. И всюду, где утверждается власть московских царей, гражданское общество искореняется, свобода подавляется, контакты с внешним миром, кроме высочайше разрешенных, прерываются.
Смутное время сломало этого страшного монстра. Русское общество возрождается как общество гражданское, соборное, силой не монарха, а народного движения, олицетворенного Козьмой Мининым. Но мало-помалу старое берет верх. Сознание восточнорусское после двухсот лет изоляции безнадежно провинциально в XVII веке, отставание от Запада, от Польши Киева видно невооруженным глазом. Именно крайним духовным невежеством и патриарха Никона, и его оппонентов объясним Раскол. А Расколом и все тем же духом раболепства перед властью земной объяснимо и одобрение Церковью рабства, введенного вместо крестьянского тягла Петром и доведенного до полноты Екатериной. Девять десятых русских людей, неграмотных и изможденных непосильным трудом, оказались лишены какой-либо личной свободы, лишены собственности, лишены даже права на семью и детей. Екатерина это же бесправие распространяет на присоединенные от Польши западнорусские земли. Круг замкнулся — в стране рабов не может быть свободных, тем более если рабы и рабовладельцы принадлежат к одному народу, причащаются из одной евхаристической чаши. Ложь пропитала государство, пропитала русскую Церковь. И именно эта ложь отторгла от власти и от Церкви появившуюся в первой половине XIX века свободную интеллигенцию, а позднее, по мере пробуждения простонародья, — и его. Сколько разночинцев-революционеров были детьми священников и высших слуг государственных — разве это случайно? Пусть Гегель решает, субстанциален или несубстанциален был русский «срыв», но то, что его причины на сотни лет старше ордена русской интеллигенции, — это точно.
Да и 1917 год свершила не интеллигенция, а сама русская власть, и не в XX веке, а намного раньше, настолько раньше, что, когда, начиная с Александра I, пыталась исправить «вывих», не смогла уже добиться успеха, — вывих окостенел, превратившись в неисправимое уродство. Орден интеллигенции, сложившийся в XIX веке, — сам одно из проявлений этого уродства, а не его причина.
Но если причины 1917 года историк и философ видят несколько различно, то последствия — вполне сходно. Революция оказалась не исцелением России, но ее окончательным погублением. Воспользовавшись старыми и тяжелыми болезнями нашего народа, власть над ним захватили жестокие авантюристы, меньше всего думавшие о его благе. Выросший за XIX и, особенно, за начало ХХ века гражданский слой, ответственный и мыслящий, эти авантюристы уничтожили силами самой дикой части народа, которую удалось обмануть льстивыми посулами земного рая. И в России вновь установился жесточайший деспотизм единодержавия времен опричнины, Петра и Тайной канцелярии.
Здесь правы евразийцы и Бердяев. Власть действительно оказалась национальной и традиционной — только упаси нас бог от такой «национальной традиции». Это — не традиция России, это — традиция русской болезни. А болезнь, даже хроническая, все же аномалия, а не норма. Рената Гальцева не очень жалует Пайпса, а, на мой взгляд, никто не поставил нам более точного диагноза: « Russia is not an underdeveloped nation, it is a misdeveloped one» («Россия — нация, не отставшая в развитии, а неправильно развившаяся»). Диагноз этот оптимистичен. России потребно не столько «догоняющее модернизационное развитие», сколько все то же «вправление сустава». Увы, теперь уже нелегкое, методом, быть может, глубокого хирургического вмешательства.
В России развивалось не общество, а государство — «государство пухло, а народ тощал» (это уже не Пайпс, а Ключевский). В этом суть «вывиха». Государство, в принципе существующее для общества, у нас развивалось вместо общества, не обществом создавалось, а повелевало разрозненной человеческой массой и для своего покоя всячески препятствовало ее самоорганизации. Для любого народа это — болезненная аномалия, тем более для народа христианского. Ведь вся суть христианства в восстановлении человека в его изначальном божественном достоинстве — «Христос рождается прежде падший восставити образ». Христиане органично составляют общество верных, тело Христово, собрание святых. Они менее всего могут быть хаотической массой, «человеческой икрой», «картофелинами в мешке». А у нас в России, увы, общества нет. Всего менее русские люди умеют самоорганизовываться на добро, на положительное созидательное дело. И раньше не умели, и в эмиграции не очень получалось (так и не создали русские, один из всех завоеванных коммунизмом народов, правительство в изгнании), а ныне и вовсе не можем сами объединять свои силы ни на уровне поселка, ни на уровне нации.
Совершенно точен у Ренаты Гальцевой анализ сути большевицко-советского семидесятилетия. Государство разрослось и утвердилось как никогда в прошлом, а общество русское было разрушено им тоже как никогда в прошлом, воистину «до основания». И первым было разрушено христианское общество, последовательно искоренялась вера в Бога и особенно — умная вера христианская. «…Нескончаемые высокоученые разговоры о модернизаторском характере нового социального порядка выглядят фантастично <…>. То, что кабинетной мыслью принимается, а точнее, выдается за модернизацию , на самом деле было беспощадной интенсификацией крестьянского труда, возвращавшей общество назад, и даже не к феодальному, но к рабовладельческому состоянию». Но, как известно, рабы нигде и никогда общества не составляли и рассматривались лишь как «говорящие орудия». Хваленая забота о человеке в СССР в лучшем случае была аналогична заботе о тракторе или винтовке — их надо смазывать вовремя, хранить правильно, чтобы они не подвели в нужный момент. Но признать за трактором или винтовкой право на независимое от их владельца желание (в чем и состоит суть гражданского общества) — невозможное безумие, бунт машин.
Угроза бунта, однако, возрастает в начале 1980-х годов. Дряхлеющий режим боится после Новочеркасска идти на расстрел толпы, предпочитает прикармливать народ и одновременно держать его в счастливом неведении относительно всего, что в действительности происходит в мире. На глушение «голосов» тратится больше денег, чем на развитие собственного радиовещания. Но неважно получается этот большевизм «с человеческим лицом». СССР попадает во все большую продовольственную зависимость от Запада, а информация все равно просачивается, и ей верят в сто раз больше, чем передовицам «Правды». Общество не складывается в России, но рабы начинают презирать своих хозяев и жаждать освобождения от них. Голод может вызвать бунт, а голод вполне вероятен в 1984 — 1986 годах. Цены на нефть упали, Афганская война пожирает все больше средств… Запад диктует свои условия, желая вырвать у дракона зубы и освободить народ. Прекращение войны в Афганистане, уход из «социалистической Европы и Прибалтики», роспуск СССР, разрушение его военной машины, освобождение совести, хозяйственный плюрализм, свободный въезд и выезд из страны, свобода информации, прекращение глушения. С трудом, убеждаясь в неэффективности лозунга «больше социализма», горбачевский режим идет на уступки — гласность, рынок, соревновательные выборы, освобождение Церкви, отмена руководящей роли КПСС, уход из Центральной Европы, Афганистана, Монголии, прекращение поддержки мирового коммунистического движения — и в результате: август 1991-го, а потом и Беловежье.
