Но Фрэнки разрыдалась так сильно, что не могла больше говорить.

Когда Тереза пришла, Эрик галантно усадил ее за выбранный им столик, напомнив себе о принятых накануне твердых решениях.

После того как официант принял у них заказ и принес им по бокалу белого вина, он протянул ей многострадальный проект меню и сделал глубокий вдох, словно готовясь к тяжелому поединку.

— Сюда включены некоторые блюда из тех, что вы просили, — начал он, готовый спорить и твердо стоять на своем, когда она начнет свои бесконечные расспросы и просьбы об изменениях. — Не все, но большинство. Мой шеф‑повар настаивает на личной беседе с вами, если возникнут еще какие‑то проблемы. Ему кажется, что это наилучший вариант, с которым мы все должны согласиться.

На самом деле Гас сказал гораздо больше, но передать его слова Терезе не осмелился бы никто.

Эрик ожидал взрыва и чуть не свалился со стула, когда она вынула из сумочки золотую ручку, поставила свою подпись внизу и сказала:

— Вот и прекрасно, благодарю вас за хлопоты. — На список блюд она едва взглянула.

Официант принес салаты. Ошеломленный Эрик жевал свой, не ощущая вкуса. Происходило нечто такое, чего следовало опасаться.

Тереза вежливо съела несколько кусочков, потом положила вилку и на протяжении долгой, впечатляющей паузы смотрела Эрику в глаза.

— Моя Франческа… — начала она, и сердце Эрика заколотилось. Дело обстоит еще хуже, чем он думал. — Она рассказала мне все, — зловеще заявила Тереза, качая головой и скорбно опустив уголки рта. — Но я женщина справедливая. И пришла сегодня сюда, чтобы выслушать вас, посмотреть на все и с вашей стороны, а не только с ее. Объясните мне, почему вы разбиваете сердце моей девочки? — Она пронзила его горящим взглядом и замолчала.

Эрик бессильно откинулся на спинку стула и устало вздохнул. Он ведь поклялся себе, что больше ни под каким видом не даст себя вовлечь ни в какие задушевные беседы с родителями Фрэнки, но кое‑что нужно было сказать здесь и сейчас. И не так уж мало.

Он и не заметил, как начал говорить Терезе, почему не может ей ничего рассказывать; это привело к необходимости пояснить, что за разговор был у него с Домом, а оттуда дорога вела прямехонько к проблеме Фрэнки — почему она не хотела знакомить его ни с кем из других своих родственников.

Тереза слушала и время от времени кивала. К концу его рассказа она узнала многое из того, что происходит, а о том, чего не узнала, могла с легкостью догадаться.

— А, значит, моя Фрэнки рассердилась на вас за то, что вы поговорили с ее отцом о браке, да?

Эрик был вынужден признать, что Фрэнки действительно не была в восторге от его встречи с Домом Гранателли.

Тереза снова кивнула.

— А потом Доминик рассказал обо всем Вито. А Вито, естественно, поделился новостью с Сальваторе. — Она кивнула с таким видом, как будто для нее все начало наконец проясняться. — А моя Фрэнки, она кидалась чем‑нибудь, да? Девочка всегда была немного вспыльчивая.

— Нет‑нет, что вы, — возразил Эрик. — Не было ничего такого.

Тереза недоверчиво приподняла брови.

— Ну, — признался Эрик, — разбилось несколько фужеров. Но в этом я сам виноват не меньше, чем она, честно.

Официант убрал тарелки с салатом, подал спагетти с соусом из морских продуктов и удалился.

Тереза продолжала смотреть на Эрика этим смущающим взглядом, который, казалось ему, пронизывал его череп до самого затылка.

— Скажите, Эрик, вы росли в большой семье?

Он покачал головой. Рассказывая о своем детстве, он бегло описал свои хождения от одних приемных родителей к другим, стараясь, как делал всегда, придать рассказу шутливый оттенок.

Но, к его удивлению, большие темные глаза Терезы во время его повествования наполнились слезами. Потянувшись через стол, она сжала его руку повыше локтя, тихо бормоча что‑то по‑итальянски, потом похлопала его по плечу.

— Povero bambino, бедный мальчик.

От этого ему стало неловко, но на каком‑то глубинном уровне, который он не мог до конца проанализировать, на него повеяло покоем и уютом.

Но это было еще не все, хотя он об этом пока не догадывался. С этой минуты Эрик приобрел, на радость или горе, но определенно навсегда, мать‑итальянку.

— Значит, все дело упирается в семью, — наконец сказала Тереза. — И, прежде чем жениться на моей Фрэнки, саго, ты должен понять, что такое ее семья, да?

Эрик всей душой надеялся, что ей удастся помочь ему, потому что сам он пока не очень‑то преуспел на этом пути.

— Эти Гранателли всегда болтают, — начала Тереза, подкрепляя свои слова движениями рук и глаз. — Совсем как в Куджоно — это маленькая деревенька в Италии, недалеко от Милана, где я выросла. Там каждый был частью всех событий. Рождения, свадьбы, похороны, смерти, мы все были к этому причастны. Секретов и тайн практически не существовало. Каждый знал все о каждом, понимаешь?

Эрик кивнул.

— Что до меня, — сказала Тереза, выразительно пожав плечами, — то я всегда любила эту близость, чувство безопасности, которую она мне давала. — В ее голосе послышалась нотка ностальгии, и она, на минуту замолчав, отпила вина из своего бокала. — А потом, когда я вышла замуж и приехала сюда, именно это я и ценила в семье Гранателли, эту близость, даже в Америке, где сохранилось так мало старых традиций. Я сильно скучала по своим, и мне становилось легче, когда я могла поговорить об этом с родными Доминика.

Официант принес им кофе, и Тереза опять замолчала, пока тот не ушел.

— Но люди разные — наши дети не такие, какими были мы. Вот моя Фрэнки, она всегда ненавидела эту манеру Гранателли совать свои носы в дела друг друга. С самого детства она очень скрытная. Она… timida. Как это будет по‑английски? — Тереза нахмурилась.

— Стеснительная? — У Эрика в мыслях о Фрэнки это слово никогда не возникало, и все же если подумать, то не исключено, что Тереза права. Он вспомнил, как Фрэнки краснела в определенные моменты.

— Да, стеснительная. Ты действительно понимаешь. И значит, можешь простить ей эту маленькую слабость — такой мужчина, как ты, такой сильный, такой… attraente, привлекательный, и, — она сделала выразительный жест, обведя рукой ресторан, — преуспевающий. Я уверена, что, будучи таким великодушным, ты можешь понять и простить мою Фрэнки.

— Разумеется. — Эрик с трудом удерживался от улыбки, слушая такую щедрую лесть. Но он также хотел, чтобы она поняла его позицию. — Послушайте, — проговорил он, думая, как бы это получше выразить. — Тереза, я хочу, чтобы вы знали: я люблю Фрэнки. Мы собираемся пожениться, просто это может произойти не так скоро, как я рассчитывал. Я ценю все, что вы мне сказали, но, даже если бы вы ничего не говорили, я бы никогда не позволил этому маленькому… недоразумению, случившемуся с нами вчера, рассорить нас. — Он с трудом сглотнул. Уже со вчерашнего дня он гонит от себя одну мысль, которую боится даже обдумывать. — То есть, конечно, если Фрэнки любит меня. В противном случае все теряет смысл, не так ли?

Тереза сильно подалась вперед на стуле и впилась в него своими темными с поволокой глазами.

— Я говорю тебе правду, Эрик, — сказала она, произнося слова медленно и веско. — Фрэнки любит тебя. Я это знаю точно, потому что она сама мне говорила, и не один, а много раз. Она любит тебя, не сомневайся.

Словно огромный камень свалился у него с души.

— И вот еще что. — Тереза продолжала так же пристально смотреть на него, озабоченно нахмурив брови. — Ты уж извини, но я должна задать тебе один вопрос, очень личный.

Брови Эрика взлетели вверх, и опасения вновь нахлынули на него. Что может быть более личным, чем то, о чем они только что говорили? Безопасный секс? Его отнюдь не пуританское прошлое?

— Эрик, ты католик? — шепотом спросила она.

И Эрик вновь почувствовал такое облегчение, что едва не расхохотался вслух. С формальной точки зрения он действительно католик. Не исповедовался очень давно, но ей об этом говорить не обязательно.