Она освободила руку.

— Мы это уже проходили, — тихо сказала она. — Ничего же не изменилось. Правда? — «Ты все так же видишь во мне мою мать?» Именно об этом она спрашивала на самом деле.

Он откинулся в кресле, и, даже если глаза его и были открыты, Уитни не могла больше видеть лунный свет, отраженный в них. Его лицо оказалось полностью в темноте.

Он не ответил. Но ответа и не требовалось.

Ничто не изменилось. И никогда не изменится.

Прошлое лежало между ними непреодолимой преградой.

На следующий день, пока Трой спал после обеда, Уитни решила заняться разборкой стола Крессиды в библиотеке — китайского стола с его затейливо вырезанными гроздьями винограда и лозами, стола, в котором Крессида хранила свою личную переписку.

После смерти старой женщины Эдмунд Максвелл проверил все его содержимое в поисках деловых бумаг, но ничего не нашел. Он посоветовал Уитни, прежде чем сжечь личные письма, прочесть их — вдруг в них встретится что‑нибудь важное. Она до сих пор откладывала это дело, но рано или поздно ей все равно придется им заняться.

Было очень странно усесться на стул красного дерева с зеленым бархатным сиденьем, стул, на котором всегда сидела Крессида. Сколько раз Уитни входила в библиотеку и обнаруживала ее за этим столом — узкая прямая, как у солдата, спина, тонкие серебряные волосы уложены в безупречный «французский» валик… и, как всегда, на губах приветливая улыбка.

Горло Уитни сжалось при этих воспоминаниях. С тяжелым сердцем она подняла крышку и достала первое письмо.

Следующие два часа пролетели незаметно.

Как Уитни и ожидала, никаких сюрпризов она не обнаружила. Вместо этого несколько раз она чуть не расплакалась, читая письма, полученные Крессидой от многочисленных друзей во время своей болезни.

Там же она наткнулась на пачку фотографий, никогда ею прежде не виденных, — фотографии Бена, Лу, матери Люка и самого Люка. Семейные фотографии, снятые, когда они еще были семьей. Может, Люк захочет их взять? Или один их вид слишком его расстроит?

Во всяком случае, следует ему о них сказать. Хотя бы для Троя их сохранить стоит. Уитни положила фотографии в стопку, которую мысленно назвала «оставить на хранение».

Из мониторчика на крышке стола донеслись слабые звуки — Трой… пыхтящий, ворчащий и сопящий, как, впрочем, всегда после сна. Скрипнул матрас — это он поднялся на ножки, — и Уитни улыбнулась, представив маленькие пухлые пальчики, ухватившиеся за бортик кроватки, и его розовое личико с еще сонным выражением.

Уитни закрыла стол, потянулась и поднялась на ноги.

Если у Люка не будет возражений, то сегодня вечером она закончит с разборкой стола, и этот груз наконец‑то свалится с ее плеч.

Когда Люк заявился вечером домой, Трой уже был в постели. Люк открыл дверь и вошел в кухню. Сердце Уитни учащенно забилось.

Он закатал рукава своей рабочей рубашки, выпущенной поверх старых джинсов, потрепанных и с дырой на одном колене. Никогда еще она не видела его излучающим такую сексуальность…

Люк бросил на стул драную соломенную шляпу и принялся мыть руки, прежде чем сесть за стол.

— Я видела, как ты возвращался с виноградника, — сказала Уитни. — Ты выглядел здорово усталым. — Она выложила на тарелки омлет и салат и села за стол напротив него.

— Ага, — сказал он. — Денек выдался жаркий. Ну… а чем ты занималась весь день?

— Я начала разбирать стол Крессиды, — сказала она. — И мне хочется поскорей закончить. Ты не против, если я после ужина покопаюсь в библиотеке еще немного?

— Конечно, нет проблем. — Люк отправил в рот полную вилку поджаренных грибов в растопленном сыре. Пока он жевал, они молчали, потом он взглянул на нее. — Удивительно! Самый вкусный в мире омлет! Что‑то я не припомню, чтобы бабуля готовила что‑нибудь подобное.

— Шон научил меня готовить омлет.

— Шон?

— Мы вместе снимали квартиру, когда я училась в УБК. По выходным он работал в фирме «Лучшие в мире омлеты»… и парочку сверхсекретных рецептов он мне доверил.

— А что же ты ему доверила в ответ? — Глаза Люка иронически блеснули.

— Как — что? Мое тело. — Она взглянула на него вызывающе. — Что же еще?

Люк расхохотался.

— Тогда Шону больше повезло в этой сделке — несмотря на бесподобность этого лучшего в мире омлета. — Он лениво откинулся на стуле. — Какова же твоя цена?

— На что?

— На передачу секретов? Таких, как у Шона?

Румянец опалил щеки Уитни.

— Не скажу.

— Дай мне знать, — его голос по мягкости напоминал шелковистый бархат, — если ты когда‑либо переменишь свою позицию.

— И не мечтай.

Он опять рассмеялся.

Уитни почувствовала, как в душу проникает тепло; ей нравилось это ощущение взаимопонимания, возникшее между ними. Долго это, конечно, не продлится — им еще предстоит жестокая битва в суде.

— Нашла что‑нибудь интересное в этом столе? — как бы невзначай спросил Люк.

— В основном там письма от друзей, ну все такое, и… — Она смешалась.

— И?..

— …у твоей бабушки сохранились… семейные фотографии тех времен, когда… ты был ребенком. Хочешь их взять?

— Нет. — Ответ вылетел со скоростью пули.

В последовавшем молчании она слышала только мерное сопение спящего Троя, доносящееся из монитора.

— Когда твой сын подрастет, может быть, он захочет их увидеть. — Она сама поразилась собственной смелости.

Люк не ответил, продолжая поглощать омлет. Голову он опустил так низко, что она не могла видеть выражение его лица.

Уитни доела ужин и встала, чтобы приготовить кофе. Как только она включила кофеварку, Люк принес свою пустую тарелку, и Уитни отодвинулась, чтобы он мог подойти к посудомоечной машине. Люк захлопнул дверцу, и Уитни ожидала, что Люк снова отойдет, но он не двинулся с места.

— Ну хорошо, — нетерпеливо сказал он. — Я просмотрю их позже.

— Ладно. — Она улыбнулась, и напряжение между ними спало.

— Ну и как себя вело сегодня маленькое чудовище? — Люк сложил на груди руки и облокотился на стол.

— Как ангел.

— Он очень к тебе привязался.

— А я тебя предупреждала об этом с самого начала. Тебе бы действительно следовало попробовать найти ему няню. Кого‑нибудь постоянного.

— Но ты тоже к нему привязалась.

— Это уже моя проблема. — И это действительно становится проблемой: Трой целиком и полностью завладел ее сердцем и будет очень трудно и больно окончательно с ним распрощаться. Она быстро сморгнула, чтобы Люк не увидел несколько повисших на ресницах слезинок. Взяв две кружки, она поставила их на стол.

— Я тут подумал… — медленно начал он.

— Почему‑то каждый раз, когда ты так говоришь, — отозвалась она с еле заметной улыбкой, — у меня появляется чувство, что я не обрадуюсь тому, что ты мне скажешь.

Он оттолкнулся от стола и встал прямо перед ней. Он даже не дотронулся до нее, и все же сознание его присутствия — его сексуальная аура — ударило ее, будто он уже прижал ее к своему худощавому крепкому телу.

— Это твой дом, — сказал он, — здесь твои корни. Ты любишь долину… Но ты сама говорила, как трудно найти место учительницы в этой местности…

— Если бы я захотела найти место по своему профилю, то да… скорей всего, мне пришлось бы уехать. Ничего не поделаешь.

— Но если завещание будет опровергнуто… как тебе понравилась бы идея все‑таки здесь остаться?

— Остаться? Здесь?

— В поместье Браннигенов.

— В… каком качестве?

— Быть хозяйкой в доме.

Все еще не улавливая смысла его предложения, она эхом повторила его последние слова.

— …хозяйкой в доме?

— У тебя будет своя комната и питание, я буду тебе платить за управление домом, платить очень хорошо…

— Служанкой? Ты хочешь, чтобы я для тебя готовила, убирала за тобой, стирала твое грязное белье и носки, а ты бы в это время развлекал Дикси Мэй и прочих своих подружек?

— А что, ты думала, я собираюсь тебе предложить, черт побери, замужество?

— Замужество? — Ее смех прозвенел, как злой колокольчик. — Да я бы не вышла за тебя замуж, даже если…