В этой Европе, где царствовал дьявол, одновременно зарождалась или возрождалась народная культура. Распространение христианства не так уж сильно повлияло на широкие массы новообращенных, в частности на мировоззрение крестьян. Церковь осуждала и преследовала некий комплекс верований и поведенческих норм, пришедших отчасти из римских времен, отчасти из варварского прошлого, снабдив их общим ярлыком: «язычество». Начиная с XI века гонения Церкви перенаправляются в основном на еретиков, а тем временем, в силу демографического и экономического подъема, миряне становятся более весомой силой, замок сеньора превращается в культурное ядро, где сеньор и его крестьяне утверждают собственный образ жизни, полностью отличный от клерикальных норм, и этот период можно считать моментом зарождения или возрождения народной культуры. Культура эта известна нам в основном по церковным текстам, которые ее осуждают. Первый большой перечень «суеверий» дан в «Декрете» Бурхарда, вормсского епископа с 1000 по 1025 год. Он описывает сексуальные извращения крестьян, ритуалы вызывания дождя, обычаи, связанные с детьми и смертью. Один пример показывает, как могут соединиться древний языческий обычай и новые христианские нормы: «Если ребенок умирает до крещения, некоторые женщины берут его труп, помещают в тайное место и протыкают колом, объясняя, что, если этого не сделать, он оживет и может наделать много зла». Жан-Клод Шмитт показал, как боязнь призраков породила верования и ритуалы, объектами которых становились и языческие, и христианские бесплотные души. Начиная с XII века Церковь представляет Чистилище местом сортировки душ на плохие и хорошие. Итак, народной культуре отчасти удалось избежать истребления Церковью; особенно это относится к явлениям, которым Церковь не предлагает никакой альтернативы, — например, к танцам или шествию ряженых. Церкви часто, но не всегда, удавалось не допускать эти процессии внутрь церковных зданий, чаще же всего они происходили вокруг церкви. Известна легенда (заимствованный христианством старый языческий сюжет о герое — победителе чудовищ) о святом Марцелле Парижском, который был епископом Парижа в V веке и убил дракона из долины Бьевры; так вот, еще в XII веке этот сюжет разыгрывался в ходе шествия вокруг собора Парижской Богоматери. Аналогично в обществе, где изустная традиция еще остается доминирующей, слегка охристианенные народные сказки внедряются в «ученую культуру». В XIX и XX веках знаменитые фольклористы, в частности в Финляндии, создают перечень сюжетов европейского фольклора, истоки которых, по их мнению, восходят к Средневековью. Перенесемся в XIII век: Жан-Клод Шмитт рассказывает о любопытном веровании, которое обнаруживалось как в Центральной Франции, так и на севере Италии: речь идет о вере в святого Гинефора, защитника детей, который был не кем иным, как псом. Потихоньку появляются и карнавальные шествия, разрешенные Церковью под нажимом верующих: например, существует описание такой процессии, прошедшей в Риме уже в XIII веке. Народная культура развивается и к XV–XVI векам приобретает еще большую праздничность. Ее проявления достигают максимального размаха в предпасхальные дни и выражаются в карнавальных битвах Масленицы и Поста, которые прекрасно изображены у Брейгеля Старшего. Народная культура, как утверждают современные фольклористы, носит выраженный общеевропейский характер, но она впитала в себя ряд важнейших черт дохристианских культур разных народов. Таким образом, она сыграла важную роль в том диалектическом единстве противоположностей, которое заложено в основе европейской истории. Кельтская, германская, славянская, альпийская и средиземноморская культуры до сих пор сохранили многие из этих своих средневековых традиций.

Роберт Бартлетт (Bartlett) наглядно показал, как процесс, который он называет «европеизацией» Европы в Средневековье, проявлялся не только в культе общих святых и в существовании общих имен — тут он говорит о «культурном уравнивании антропонимики», — но и в распространении чеканки монет и увеличении числа хартий (письменных документов). Я думаю, что неспособность средневековой Европы (после неудачи Карла Великого) ввести общую монету или, по меньшей мере, оставить небольшое число основных для Европы видов монет явилась одним из главных препятствий на пути создания единой средневековой экономической зоны. Тем не менее, при всем разнообразии монет не следует забывать о важности введения монет у тех народов, которые до присоединения к христианскому миру ими не пользовались. Чеканить монеты на территориях к востоку от Рейна начали после 900 года. В середине X века этим занялись и герцоги Богемии, а начиная примерно с 980 года — польские князья. Создание собственной денежной системы в Венгрии совпало по времени с возникновением первых церковных структур (1000–1001 годы). Бартлетт пишет, что «тысячный год стал свидетелем появления новых монет на пространстве от Среднего Дуная, до берегов Балтики и Северного моря».

По всему христианскому миру распространяется и другой инструмент коммуникации и власти: начинается изготовление и введение в оборот хартий. Использование письменных документов сыграло существенную роль в процессе введения единого порядка на территории Европы. Мы еще поговорим о том, что для Европы значила книга. А здесь я хотел бы, вслед за Робертом Бартлеттом, отметить важное значение хартий. Эти тексты, имеющие юридическую силу и фиксирующие права на земли, строения, людей и доходы, были основным инструментом на службе у права, богатства и власти; они составлялись и циркулировали по всему христианскому универсуму. Конечно, главными потребителями и авторами хартий были клирики, но подъем городов и появление, сначала в южной части христианского мира, нотариусов подключило к этому процессу и мирян. Расширение использования хартий привело к возникновению института, которому суждено было сыграть важную роль на всем христианском пространстве, — канцелярии. Чтобы оценить значение хартий, достаточно вспомнить, в какую панику впал король Франции Филипп Август, когда англичане захватили в сражении при Фретевале сундук с хартиями французской монархии. Было решено выделить для этих архивов постоянное хранилище, и Людовик Святой повелел поместить их в освященное место, часовню Св. Николая, а потом — в Сент-Шапель, часовню королевского дворца. Бартлетт подчеркивает, что хартии активно распространялись и на окраинах христианского мира. Ситуация с письменными документами и с деньгами схожа: широкое распространение хартий (и картуляриев, то есть упорядоченных и выверенных сборников хартий), как и распространение монет, привело к тому, что эпоха, когда эти инструменты были окружены неким сакральным ореолом, сменяется эпохой их практического использования. Так эти орудия богатства и власти будущей Европы были парадоксальным образом выведены из-под церковного влияния. В XII веке (1194) появляется еще один инструмент управления государством и его развития, который начал складываться при Карле Великом, — школы, а также новые центры, где происходит передача знаний, — университеты.

Одна из особенностей видоизменяющегося в те времена христианского мира — неслыханный расцвет паломничества. Традиционная историография выстроила образ неподвижного Средневековья, где крестьянин прикован к земле, большинство людей не покидают своей «малой родины», а путешествуют одни лишь странствующие монахи да участники крестовых походов; сегодняшняя историография создала взамен этой картины совсем другую, и, безусловно, более верную, в которой средневековое человечество подвижно, проводит часть жизни в дороге (in via), воплощая христианское определение человека как путешественника, паломника, homo viator. Странники-паломники по большей части появились раньше, чем странствующие торговцы, хотя понемногу обе эти функции начинают выполнять одни и те же люди, а иногда паломники и торговцы движутся бок о бок по одним и тем же дорогам.