— Ну и особа! А ты еще собралась носить ее платье.

И тут мальчик, не прожевав картошку, вставил:

— Тот дядя взял со стола брошку. Тетину. Я сам видел. Булавка торчала из кармана. Я ее видел. Об нее порвался мой лучший джемпер.

— Порвался джемпер, — посетовал муж.

— Что-что? — спросили супруги в один голос, снова в мире и согласии. Они допрашивали и допрашивали мальчика.

Потом долго смотрели друг на друга.

— Это была не брошка, — сказал отец сыну.

— Конечно же, нет, — подтвердила мать фальшиво. — Брошку Элси приколола на грудь. — И она сделала мужу знак, но тот спросил у мальчика:

— Дядя что, ехал с вами в такси?

— Нет, — дружно ответили мать и сын.

— Я Джима спрашиваю.

— Нет, — ответил мальчик.

— Вот и хорошо, — сказал мистер Филипс жене. — Понимаешь, что они могут подумать, когда хватятся брошки? Говорил же я — не по душе мне эти поездки. Ты там теряешь голову.

На другой день она завернула золотое платье вместе с остальными и, как обычно, отнесла всю кучу перекупщику.

Перевод И.Архангельской

Сжимая в руке ключ от новой квартиры, миссис Суэйт соскочила с подножки автобуса и свернула за угол. Уже не первый месяц она каждый вечер вот так спешит домой — вдохнуть свежесть новой краски, постоять минутку и еще раз окинуть взглядом свое гнездышко: так бы и обняла все тут, прижала к сердцу! Она взбежала по лестнице, открыла дверь и, бросив старенькую меховую шубку на диван в гостиной, зажгла газовой зажигалкой камин и задернула шторы, чуть расходившиеся посередине, словно по небрежности их плохо вымерили, но это она сама так задумала, чтобы маленькая площадь и лондонский вечер чуть заглядывали в просвет. Потом миссис Суэйт отправилась в спальню застелить постель, которая простояла весь день неубранной, но мгновение спустя уже с хохотом присела на край кровати и набрала номер дружочка Арго, так она его называла: вот это находка, нет, ему ни за что не угадать… его часы под подушкой! И, понизив голос:

— А хорошо было, правда?

Она покачивала часы из стороны в сторону, а Арго говорил, что будет, как всегда, в половине восьмого, и тут противно задребезжал дверной звонок.

— Минутку, милый! Кто-то пришел.

Все еще помахивая часами, она отворила дверь — на пороге, держа шляпу в руке, стоял невысокий мужчина с серебристо-седыми, зачесанными назад волосами и в серебристо-сером пальто. Лицо — словно надутый белый пакет. Потом она часто повторяла, что сначала ей почудилось, будто перед ней не человек, а привидение. Но вот пакет прорвался, и привидение обнажило в улыбке зубы. Она судорожно зажала в руке часы. Не узнать его зубы было невозможно. Они были не вставные, но казались именно вставными, да еще их плохо подогнали друг к дружке: не ряд зубов, а ряд просветов, только просветы теперь стали чуть шире, чем девять лет назад, во времена их недолгой совместной жизни. Перед ней стоял ее муж.

— Привет, Феба, — сказал он и без лишних слов прошагал мимо нее через маленькую прихожую в гостиную. Он был намного ниже ее. Она была очень высокая женщина и, последовав за серым мерцанием его пальто в гостиную, инстинктивно ссутулилась, как это всегда бывало в его присутствии.

— Славная квартирка, — сказал он, оглядываясь вокруг. — И отделана заново. Честно говоря, я и не ожидал… в таком районе…

Все было высказано без промедления: он разочарован. За эти девять лет — таково его мнение — она скатилась вниз.

Миссис Суэйт не могла вымолвить ни слова. В горле, казалось, застыл испуганный крик. Она была потрясена: если бы не зубы, Чарльза Суэйта невозможно было узнать. Похоже, все эти годы она рассказывала о каком-то другом человеке.

Располневший на бутербродах и булочках маленький вкрадчивый брюнет — таким он был, когда они вместе ехали с его родного Севера. Ну и зима тогда выдалась — воротник ее шубы примерз к заиндевевшему окошку ночного поезда! По профессии он был печатник, но бросил эту работу; горячая натура, весь просто кипел, когда пускался в рассуждения, и его черные брови взлетали вверх, точно пара ласточек. Из тех, кто любит говорить: уж если я что задумал, все на карту поставлю, до последнего пенса, — дом, жену, детей, все отдам, сниму с себя последнюю рубашку. А лицо у него уже и тогда было надутое. Под бровями — настороженные цепкие глазки, устремленные куда-то ввысь: глаза примерного ученика воскресной школы, застигнутого в ту минуту, когда он запустил палец в банку с вареньем; а под глазами странные, словно выжженные полукружьями, коричневые тени — знак судьбы, клеймо неверности, продажности, казалось ей. Эти странные тени неотступно занимали ее воображение.

Сейчас, сжимая в ладонях часы Арго и глядя сверху вниз на своего мужа, она отметила, что годы изрядно его обкатали. Пятна под глазами темнели, как две монетки; в нем проступил металл. Он был собран, деловит, опасен. И она, оказывается, совсем забыла, какой он коротышка, Арго ведь такой высокий.

Давнее девичье чувство — возмущение, обида, что она такая долговязая и будто выставлена напоказ, — вдруг снова всколыхнулось в ней, едва она его увидела, чувство, от которого жизнь с Арго вроде бы ее излечила. Будь она в состоянии двинуться, она схватила бы шубу и прикрыла себя, главное — ноги. Ей казалось, ее снова выставили на посмешище.

Что и говорить, рост у нее всегда был нелепый. Мужчины в смятении оглядывались на нее на улице, а красавицей ее не назовешь, слишком крупные черты лица. И, как это бывает — смешное к смешному, — нравилась она лишь коротышкам, один из них и стал ее мужем; эти пыжились изо всех сил и не отступали, то ли из тщеславия, то ли от наглости. Ей смутно мерещилось, что мужчины затеяли вокруг нее игру в прятки, как играют мальчишки на улице. И она либо презрительно смотрела поверх их голов, либо робела, как школьница. В первые свидания с Чарльзом она каждый раз высматривала какую-нибудь низкую банкетку чуть поодаль от него, садилась и поджимала ноги, чтобы быть с ним вровень. Рост воспитал в ней замечательную, доверчивую слушательницу: внимая собеседнику, она словно бы извинялась перед ним и украдкой все поглядывала на свои ноги — с укором, который сменила гордость: да, было время, когда она ими гордилась, ведь это они так лихо внесли ее в бурный роман с Чарльзом, а затем и в замужество и перевернули всю ее жизнь. А потом, когда появился Арго, она стала погладывать на них с опаской: ей представлялось, что они принадлежат не ей, а кому-то другому или, может, это ее дочки, красивые, но непослушные. Что только они натворили — втянули ее в такую беду! Однако беда эта привлекла к ней Арго, и со временем миссис Суэйт стало казаться, что судьба ей выпала особая, необыкновенная, а счастье и удача — это так, мелочи жизни…

Как-то в воскресенье, разглядывая свои ноги, хвастливо торчащие из-под одеяла, Арго сказал:

— Чепуха! Девять лет — немалый срок. Твой муж мог и умереть.

— Нет, нет!

Она и сейчас хотела, чтобы муж был жив — и не только ради ее мести.

— Если умер, мы могли бы пожениться. Суд в любом случае объявит его «предположительно умершим»… — продолжал Арго.

После стольких лет страданий она была счастлива с Арго. Но такого ей не надо. Пусть лучше неясность, ей вовсе не хотелось, чтобы на этом и закончилась ее история.

И вот «история» преспокойно стояла перед ней и разглядывала квартиру.

— Ты так удивлена. Не ожидала? — сказал муж.

— Что тебе нужно? — Она наконец обрела дар речи. — Тебе нельзя здесь оставаться: ко мне должны прийти.

— Можно я разденусь? — сказал он и, сняв пальто, положил на диван рядом с ее шубой.

— Новая? — спросил он, разглядывая шубу.

И тут она пришла в себя.

— Единственная вещь, которую ты мне оставил! — чуть ли не крикнула она и готова была броситься на него, тронь он шубу. В этот миг шуба, пусть старая, вытертая, воплотила для нее всю ее жизнь — она значила больше, чем служба, чем Арго, чем замужество. Шуба была она сама, шуба знала ее дольше, чем любая другая вещь в этой комнате.