Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Эту жизнь Аполлон Аполлонович сравнивал с половой, растительной или всякой иною потребностью (например, с потребностью в скорой езде по петербургским проспектам).

Выходя из холодом пронизанных стен, Аполлон Аполлонович становился вдруг обывателем [66].

Лишь отсюда он возвышался и безумно парил над Россией, вызывая у недругов роковое сравнение (с нетопырем). Эти недруги были – все до единого – обыватели; этим недругом за стенами был он себе сам.

Аполлон Аполлонович был сегодня особенно четок: на доклад не кивнула ни разу его голая голова; Аполлон Аполлонович боялся выказать слабость: при исправлении служебных обязанностей!… Возвыситься до логической ясности было ему сегодня особенно трудно: бог весть почему, Аполлон Аполлонович пришел к заключению, что собственный его сын, Николай Аполлонович, – отъявленный негодяй.

Окно позволяло видеть нижнюю часть балкона. Подойдя к окну, можно было видеть кариатиду подъезда: каменного бородача. [67]

Как Аполлон Аполлонович, каменный бородач приподымался над уличным шумом и над временем года: тысяча восемьсот двенадцатый год освободил его из лесов. Тысяча восемьсот двадцать пятый год бушевал под ним толпами; проходила толпа и теперь – в девятьсот пятом году. Пять уже лет Аполлон Аполлонович ежедневно видит отсюда в камне изваянную улыбку; времени зуб изгрызает ее. За пять лет пролетели события: Анна Петровна – в Испании; Вячеслава Константиновича – нет; желтая пята дерзновенно взошла на гряды высот порт-артурских; проволновался Китай и пал Порт-Артур.

Собирался выйти к толпе ожидавших просителей, Аполлон Аполлонович улыбался; улыбка же происходила от робости: что-то ждет его за дверьми.

Аполлон Аполлонович проводил свою жизнь меж двумя письменными столами: между столом кабинета и столом Учреждения. Третьим излюбленным местом была сенаторская карета.

И вот: он – робел.

А уж дверь отворилась; секретарь, молодой человек, с либерально как-то на шейном крахмале бьющимся орденком подлетел к высокой особе, почтительно щелкнувши перекрахмаленным краем белоснежной манжетки. И на робкий вопрос его загудел Аполлон Аполлонович:

– «Нет, нет!… Сделайте, как я говорил… И знаешь ли», – сказал Аполлон Аполлонович, остановился, поправился:

– «Ти ли…»

Он хотел сказать «знаете ли», но вышло: «знаешь ли… ти ли…»

О его рассеянности ходили легенды; однажды Аполлон Аполлонович явился на высокий прием, представьте, – без галстуха [68]; остановленный дворцовым лакеем, он пришел в величайшее смущение, из которого его вывел лакей, предложивши у него заимствовать галстух.

Холодные пальцы

Аполлон Аполлонович Аблеухов в сером пальто и в высоком черном цилиндре, с каменным лицом, напоминающим пресс-папье, быстро выбежал из кареты и вбежал на ступени подъезда, на ходу снимая черную замшевую перчатку.

Быстро вошел он в переднюю. Цилиндр с осторожностью передался лакею. С тою же осторожностью отдались: пальто, портфель и кашне.

Аполлон Аполлонович в раздумье стоял пред лакеем; вдруг Аполлон Аполлонович обратился с вопросом:

– «Будьте любезны сказать: часто ли здесь бывает молодой человек – да: молодой человек?»

– «Молодой человек-с?»

Наступило неловкое молчание: Аполлон Аполлонович не умел иначе формулировать свою мысль. А лакей, конечно, не мог догадаться, о каком молодом человеке спрашивал барин.

– «Молодые люди бывают, вашество, редко-с…»

– «Ну, а… молодые люди с усиками?»

– «С усиками-с?»

– «С черными…»

– «С черными-с?»

– «Ну да, и… в пальто…»

– «Все приходят-с в пальто…»

– «Да, но с поднятым воротником…»

Что-то вдруг осенило швейцара.

– «А, так это вы про того, который…»

– «Ну да: про него…»

– «Был однажды такой-с… заходил к молодому барину: только они были уж давненько; как же-с… наведываются…»

– «Как так?»

– «Да как же-с!»

– «С усиками?»

– «Точно так-с!»

– «Черными?»

– «С черными усиками…»

– «И в пальто с поднятым воротником?»

– «Они самые-с…»

Аполлон Аполлонович постоял с минуту как вкопанный и вдруг: Аполлон Аполлонович прошел мимо.

Лестницу покрывал бархатный серый ковер; лестницу обрамляли, конечно, тяжелые стены; бархатный серый ковер покрывал стены те. На стенах разблистался орнамент из старинных оружий; а под ржаво-зеленым щитом блистала своим шишаком литовская шапка; искрилась крестообразная рукоять рыцарского меча; здесь ржавели мечи; там – тяжело склоненные алебарды; матово стены пестрила многокольчатая броня; и клонились – пистоль с шестопером. [69]

Верх лестницы выводил к балюстраде; здесь с матовой подставки из белого алебастра белая Ниобея35 поднимала горе алебастровые глаза [70].

Аполлон Аполлонович четко распахнул пред собою дверь, опираясь костлявой рукой о граненую ручку: по громадной зале, непомерно вытянутой в длину, раздавалась холодно поступь тяжелого шага.

Так бывает всегда

Над пустыми петербургскими улицами пролетали едва озаренные смутности; обрывки туч перегоняли друг друга.

Какое-то фосфорическое пятно и туманно, и мертвенно проносилось по небу; фосфорическим блеском протуманилась высь; и от этого проблистали железные крыши и трубы. Протекали тут зеленые воды Мойки; по одной ее стороне то же высилось все трехэтажное здание о пяти своих белых колоннах; наверху были выступы. Там, на светлом фоне светлого здания, медленно проходил Ее Величества кирасир; у него была золотая, блиставшая каска.

И серебряный голубь над каской распростер свои крылья [71].

Николай Аполлонович, надушенный и выбритый, пробирался по Мойке, запахнувшись в меха; голова упала в шинель, а глаза как-то чудно светились; в душе – поднимались там трепеты без названья; что-то жуткое, сладкое пело там: словно в нем самом разлетелся на части буревой эолов мешок [72] и сыны нездешних порывов на свистящих бичах в странные, в непонятные страны угоняли жестоко.

Думал он: неужели и это – любовь? Вспомнил он: в одну туманную ночь, выбегая стремительно из того вон подъезда, он пустился бежать к чугунному петербургскому мосту, чтобы там, на мосту…

Вздрогнул он.

Пролетел сноп огня: придворная, черная пролетела карета: пронесла мимо светлых впадин оконных тогосамого дома ярко-красные свои, будто кровью налитые, фонари; на струе черной мойской фонари проиграли и проблистали; призрачный абрис треуголки лакея и абрис шинельных крыльев пролетели с огнем из тумана в туман.

Николай Аполлонович постоял перед домом задумчиво: колотилось сердце в груди; постоял, постоял – и неожиданно скрылся он в знакомом подъезде.

В прежние времена он сюда входил каждый вечер; а теперь здесь он два с лишним месяца не переступал порога; и переступил, будто вор, он – теперь. В прежние времена ему девушка в белом переднике дверь открывала радушно; говорила:

«Здравствуйте, барин» – с лукавой улыбкою.

А теперь? Ему не выйдут навстречу; позвони он, та же девушка на него испуганно заморгает глазами и «здравствуйте, барин» не скажет; нет, звониться не станет он.

Для чего же он здесь?

Подъездная дверь перед ним распахнулась; и подъездная дверь звуком ударилась в спину; тьма объяла его; точно все за ним отвалилось (так, вероятно, бывает в первый миг после смерти, как с души в бездну тления рухнет храм тела); но о смерти теперь Николай Аполлонович не подумал – смерть была далека; в темноте, видно, думал он о собственных жестах, потому что действия его в темноте приняли фантастический отпечаток; на холодной ступени уселся он у одной входной двери, опустив лицо в мех и слушая биение сердца; некая черная пустота начиналась у него за спиною; черная пустота была впереди.

вернуться

66

Эту двойственность Аполлона Аполлоновича сам Белый возводил к повести Гоголя «Шинель» с ее полярными образами – Акакия Акакиевича Башмачкина и «значительного лица»: «Шинель» развивает две темы: тему униженности (Акакий Акакиевич); и – тему высокопарицы значительного лица, которое, Башмачкина напугавши до смерти, поздней до смерти напугано: тенью Башмачкина. Аполлон Аполлонович соединяет в себе обе темы «Шинели»: он в аспекте «министра» – значительное лицо; в аспекте обывателя – Акакий Акакиевич»; далее Белый обнаруживает у Аполлона Аполлоновича ряд общих черт с Акакием Акакиевичем: косноязычие, подхихикивание, геморрой и др. («Мастерство Гоголя», с. 305).

вернуться

67

В описании «каменного бородача», возможно, отразились впечатления Белого от скульптурных фигур атлантов, поддерживающих колонны дворца Белосельских-Белозерских (с 1884 г. дворца великого князя Сергея Александровича; архитектор А. И. Штакеншнейдер). Это здание у Аничкова моста (на углу Невского проспекта и Фонтанки) несомненно было хорошо знакомо Белому: осенью 1906 г. он жил в Петербурге в меблированных комнатах на Невском проспекте по другую сторону Аничкова моста.

вернуться

68

Эта деталь могла быть навеяна сатирической поэмой А. К. Толстого «Сон Попова» (1873): герою поэмы приснился сон, будто он явился на прием к министру без панталон. Белый упоминает об этой поэме в шутливом описании кавказского путешествия: «…едем в Тифлис, где читаю две лекции, после чего состоится нечто, от чего с меня заранее от страха и стыда спадают… «штаны», и я переживаю толстовский «Сон Попова»; грузинские писатели устраивают торжественное заседание, мне посвященное…» (Письмо к Иванову-Разумнику от 20 июня 1927 г.– ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18).

вернуться

69

Алебарда – средневековое холодное оружие в форме топора, оканчивающегося копьем. Пистоль – старинное ручное огнестрельное оружие. Шестопер – древнее холодное оружие в виде булавы с шестью металлическими перьями.

вернуться

70

В греческой мифологии Ниобея – дочь Тантала, жена фиван-ского царя Амфиона, мать многих детей, убитых Аполлоном и Артемидой в наказание за ее чрезмерную гордость; Ниобея окаменела от горя. Статуя изображает Ниобею как символ скорби и материнского страдания.

вернуться

71

Речь идет, видимо, о детали парадной формы кавалергардского полка 1-й гвардейской кавалерийской дивизии – о касках, «на которые навинчивались острые шишаки или, в особых случаях, посеребренные двуглавые орлы. Орлы эти у солдат назывались почему-то «голубками»«(Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. – М., 1959. – Т. 1. – С. 82). Эта деталь введена Белым для того, чтобы подчеркнуть связь произведения с романом «Серебряный голубь».

вернуться

72

Этот образ восходит к «Одиссее» Гомера: Одиссей попал на плавучий остров, которым правил повелитель ветров Эол. Восхищенный рассказами Одиссея, Эол отпустил его со спутниками на родину, подарив сшитый из кожи быка мешок с заключенными в нем ветрами. Перед самым прибытием на родной остров Итаку Одиссей уснул, а его спутники, развязав мех в надежде обнаружить в нем сокровища Эола, вызвали бурю, отбросившую корабли обратно к Эолии («Одиссея», X, 1-76).

13
{"b":"3115","o":1}