Марк задул свечи – почему-то не хотелось оставлять после себя их теплое сияние – и вышел на улицу. Было мерзко. Моросил не то дождь, не то снег. Мелькнула хулиганская мысль: а что, если сейчас отъехать за угол, выждать четверть часа, а потом вернуться? Проверить, существует ли безымянное кафе?

Марк ясно нарисовал себе картину: вот он возвращается и видит вместо знакомой двери вывеску пиццерии. И девушка в красной бейсболке, совсем не похожая на его стюардесс, равнодушно скажет: «Недавно открылись? Что вы! Мы здесь уже пятый год!» И, сколько бы он сюда ни приезжал, никогда больше не зажгут для него пять гномьих канделябров…

Но еще хуже другой вариант: он вернется, а кафе будет на месте. И никакой мистики. Просто хороший Дизайнер. Удачная концепция. И поделом тому, кто занимается вивисекцией чуда!

Нет уж, подумал Марк. Хватит. Напроверялся уже. Он выехал на дорогу. Ему хотелось оглянуться не меньше, чем слабовольной жене Лота. Но Марк был мужчиной. Он справился со своим любопытством и решительно завернул за угол.

– Мой папаша в прошлом был партийной шишкой, из молодых, из комсомольцев, – рассказывала Фаина. – В конце восьмидесятых он быстро сообразил, что к чему. Представляешь, они с матерью на пару возили из Польши женские трусы на продажу. А потом открыли свое дело, пользуясь прежними отцовскими связями. Потрогай: бархат. Получилось?

Я пощупал протянутый мне кусок портьеры.

– Приятный, – одобрил я.

– Да ты ничего не понимаешь! – возмутилась Фаина. – Просто шикарный! И убери руки! Тебе что, неинтересно меня слушать?

Честно говоря, меня сейчас больше всего интересовала ее красная майка в дырочку, надетая на голое тело. Но я боялся обидеть Фаину и потому застыл истуканом, для надежности заложив руки за спину.

– Ну так вот, – продолжила она, расправляя ткань на окне, – я росла абсолютным сорняком. На меня никогда не хватало времени. Других детей ругали за двойки, запрещали водиться с дурными компаниями. Я пользовалась полной свободой. Делай что хочешь! Одноклассники мне завидовали и считали, что у меня очень прогрессивные родители. А мне хотелось, чтобы они стали чуточку большими ретроградами. Так и вышло – только не со мной, а с Аленкой. Аленка родилась, когда мне было тринадцать, а матери стукнуло уже тридцать шесть. Понимаешь, поздний ребенок, все такое… С нее сдували пылинки, шагу не давали ступить без присмотра.

– Ты ревновала? – улыбнулся я.

Фаина одарила меня своим фирменным немигающим взглядом.

– Ревновала?! Да я ее просто ненавидела. За то, что она такая беленькая, розовенькая, сладенькая, куколка. Быть серой мышью на ее фоне я не хотела. И я решила: пусть она самая хорошая, тогда я стану самая плохая. Ну, может быть, не решила, а просто делала все назло. Учителя шарахались от меня как черт от ладана, хотя чертом была именно я. Водилась я с такой швалью и такую дрянь пила, курила и нюхала, что и рассказывать тебе не стану. И школу-то я закончила только потому, что папаня заслал директорше денег. За деньги же меня собирались пихнуть в университет, но не тут-то было! После выпускного бала я объявила дражайшим предкам, что беременна. Как они кричали! Мать пила корвалол и названивала какому-то врачу. А отец… О, папаша у меня из всего умеет извлечь выгоду! Он решил выдать меня замуж. За сына своего партнера. Для укрепления, так сказать, деловых связей. Знаешь, а я была не в том состоянии, чтобы возражать. При всей моей безбашенности я была совершенным ребенком, и аборт пугал меня гораздо больше замужества.

Фаина фыркнула, словно удивляясь своей прежней наивности, потом с преувеличенным пафосом произнесла:

– Но судьба распорядилась иначе. Я случайно подслушала разговор между родителями. Они ссорились. Отец орал на мать, обвиняя в каком-то грехе молодости. Когда я поняла… Господи… В общем, я узнала, что мать прижила меня от соседа. А отец тогда с ней не развелся, чтобы не портить себе карьеру. Понимаешь? – Фаина, сидя на корточках, посмотрела на меня снизу вверх, и я взял ее за руки. – Понимаешь, он пытался относиться ко мне как к родной, но когда родилась по-настоящему его дочь, все встало на свои места. Конечно, он меня не любил… И я представила: вот я рожу своему мужу чужого ребенка… Он будет играть с малышом, купать его в ванночке, а в глубине души называть ублюдком… В результате я все переиграла. В доме жениха я устроила безобразную сцену. Мой несостоявшийся свекор оказался более отцом, чем бизнесменом, и разладил свадьбу. Я сделала аборт, отказалась поступать в институт и, как принято говорить, пустилась во все тяжкие. И все это на глазах у нашего ангела Алены! Какой кошмар! Предкам пришлось от меня откупиться. Они нашли мне квартиру и не слишком стесняли в деньгах. Я тратила их с толком: была кошмаром любой вечеринки, водилась только с подонками и маргиналами… Я, как зверь, чуяла жалость со стороны чистеньких девочек и мальчиков, и им не стоило приближаться ко мне. Вот такая у меня была жизнь, Егор.

Она, как ребенок, уткнулась носом мне в живот, и я перебирал ее темные, неумело завитые волосы.

Что рассказать тебе о тех днях?

Для нас обоих это было впервые – в Атхарте, разумеется. Раньше я просто боялся. Черт знает чего я боялся! На ум приходила сцена из «Разрушителя», где герои занимаются любовью виртуально вместо обычного «обмена жидкостями». Я думал, что вслед за Сталлоне захочу сорвать с себя видеошлем. Какой же я был дурак! И больше ни слова, Сурок…

Фаина жила у меня. У нее открылась необузданная страсть к драпировкам, и мой дом она превратила в театр: всюду какие-то занавеси – и на окнах, и между комнатами, и по стенам, и даже над кроватью – тяжелый полог, расшитый звездами. Я предоставил ей полную свободу творить. Я так думаю, что люди делятся на две категории. Одни закатывают скандалы домашним, если не найдут на месте любимой вилки (от прочих отличающейся только трещиной на пластмассовом черенке). Другие каждую неделю переставляют мебель. Я из последних.

Кроме того, мне доставляло удовольствие смотреть, как Фаина хлопочет по хозяйству. Мне вообще нравилось на нее смотреть. Умирающий вороненок обернулся красивой, веселой молодой женщиной, и Отдел Плановых Чудес не имел к этому никакого отношения. Это чудо совершил я! Фаина была моим творением, моим шедевром. И – я никогда бы ей в этом не признался, но я ее жалел. Она рассказывала о своих мытарствах, и это связывало меня по рукам и ногам. Но я был легкомысленным и беспечным. Мне и в голову не могло прийти, что это станет проблемой…

И все-таки сквозь наступившую эйфорию тревожным метрономом прорывалось: Никита Воронцов… Никита Воронцов… Скоро, очень скоро он будет здесь. Я не сомневался, что Фаинин бывший после землетрясения прямиком угодит в Хани-Дью: близкие люди, умершие так скоро друг за другом, обычно проходят через один Приемный Покой.

Конечно, я ревновал Фаину. Она теперь была моя женщина, моя добыча, которую я вынес из горящего дома… Но больше ревности меня терзала ложь. Фаина не знала, что Никита скоро умрет, а я пользовался ее незнанием. Правда могла изменить наши отношения или нет. Правда могла причинить Фаине боль, а могла, наоборот, обрадовать. Как бы то ни было, правда – это правда, и я не чувствовал бы себя вором…

Однажды я понял, что дальше так продолжаться не может. Это случилось утром, когда Фаина вдруг оттолкнула меня, зло прошипев:

– Куда ты уставился? О чем ты думаешь? Не обо мне – это точно. Не хочешь меня, не надо, а вранья не терплю, – добавила она и отвернулась к стене.

– Глупенькая! Тебе показалось, – малодушно проворковал я. На самом деле я действительно не вовремя задумался. Меня скрутил очередной приступ сомнений.

– Пошел вон, – глухо отозвалась Фаина.

И я пошел – на улицу, набросив рубашку и захватив сигареты. Дрожа от утреннего холода, я перебирал на крыльце босыми ногами… Очень скоро я убедился, что закон всемирного свинства действует и в Атхарте. Будь я прилично одет – преспокойно курил бы себе в одиночестве. Но я был без трусов, и тут же к моему дому свернули двое. Я машинально потянул рубашку вниз – ох, коротковата! Дернул дверь – захлопнулась, зараза! В последний момент, стыдливо отвернувшись к стене, я сорвал рубашку, завязал ее рукавами на бедрах и в таком виде предстал перед утренними посетителями.