Вячеслав Шупер

Давно уже стало немодным цитировать классиков марксизма-ленинизма по поводу и без, да и самих этих классиков, слава 6oiy, нет более. Тем не менее вряд ли стоит забывать остроумное замечание Ф. Энгельса о том, что здравый смысл является весьма почтенным спутником в четырех стенах домашнего обихода, но начинает испытывать самые удивительные приключения лишь только отважится выйти на широкий простор исследования.

Действительно, наука, по сути дела, начинается там, где мы не можем более обходиться здравым смыслом, потому как вынуждены вступить в область неведомого. Сплошь и рядом современное общество крутится как белка в колесе в кругу привычных представлений именно потому, что колесо это стало для него размером со Вселенную и возможность выхода за его пределы даже не рассматривается. Нынешнее пренебрежение к науке связано в значительной мере с трагическим забвением этого положения и твердым убеждением в том, что в наших практических делах здравый смысл был, есть и будет единственной надежной опорой.

У нас на глазах формируется новая наука, обладающая своей исследовательской программой. Эта программа основана на представлениях о фундаментальном единстве эволюционных процессов, протекающих как в природе, так и в обществе. Как заранее предуготованный дар она получает теоретический и математический аппарат синергетики.

Глубокая перестройка научного мировоззрения, импульсы к которой исходят из самой науки, привела к радикальному перераспределению внимания научного сообщества в пользу неравновесных процессов, к отказу от классических представлений о причинности не только в области микромира (квантовая механика), но и во многих других областях, несравненно более близких к нашему повседневному опыту.

При этом новая научная революция разворачивается в предельно неблагоприятных для развития науки условиях, в условиях общего кризиса рационализма, снижения авторитета научного знания и уровня образования, распространения нелепейших суеверий даже в самых образованных слоях общества и, как следствие, утраты интереса и уважения к фундаментальным исследованиям.

Неблагоприятная социальная обстановка оказывает заметное влияние на постановку даже самых фундаментальных научных проблем, и как следствие – они могут теперь серьезно обсуждаться только в контексте решения прикладных задач. Географии и экологии никоим образом не было суждено избежать обшей участи, и хотя авторы приложили прямо-таки героические усилия для того, чтобы от этого уйти, им это удалось не вполне, и центральные вопросы, на которые они пытаются дать ответ, поставлены проблемами современного общества, а не выросли из логики развития самой науки. Прогресс знания тормозится регрессом социальной практики.

Авторы рецензируемой монографии (А.Д. Арманд, Д.И. Люри, В. В. Жерихин, А.С. Раутиан, О.В. Кайданова, Е.В. Козлова, В.Н. Стрелецкий, В.Г. Буданов) поставили перед собой задачу которую без преувеличения можно назвать грандиозной, – предложить концепцию самоорганизации, приложимую как к природно-географическим, так и к социально-географическим явлениям. А одновременно – продемонстрировать плодотворность этой концепции при решении фундаментальных и прикладных задач, стоящих перед географической наукой. Кризисы при этом интересны не столько сами по себе, сколько как звено, позволяющее вытянуть цепь, то есть решить значительно более масштабные научные задачи, хотя уже от самой идеи рассмотреть кризисы в эволюции – от звезд до цивилизаций – и выявить в них общие закономерности у человека с не до конца атрофировавшейся любознательностью должно захватывать дух.

Впрочем, и мировоззренческое значение самих кризисов проанализировано глубоко и нетривиально. Кризисы понимаются авторами как необходимое условие эволюции в природе и обществе, как события, которые только и делают возможной структурную перестройку системы. Это относится и к экономическим кризисам, к которым мы наименее склонны относиться философски и которые совсем не склонны анализировать с финалистских позиций, то есть как процессы, подобные природным в том смысле, что они детерминированы конечным состоянием, а не начальными условиями. «Если зарождение кризиса определяется физическим и моральным устареванием техники, то выход из него подготавливается заранее фактором, имеющим идеальную природу. Научные открытия, идеи могут возникнуть как угодно давно, но если во второй половине предшествующего цикла они оказываются доведенными до состояния технологических разработок, то во время кризиса имеют шанс получить массовое признание, применение на практике и послужить восстановлению экономического равновесия. Здесь очевидна аналогия с общественно значимыми идеями, способными организовать массы в период пассионарного толчка, открывающего новый цикл этногенеза (с. 115)».

Разумеется, специалисты могут задним числом объяснить крах нью- йоркской биржи в 1929 году и все, что за ним последовало, сугубо экономическими причинами, да и часто ли возникают в науке и в жизни ситуации, когда что-то не удается объяснить задним числом? Иногда такие объяснения бывают ошибочными, но, как правило, они просто не являются единственно возможными. Дело вовсе не в том, что нам более не следует доверять тому, что написано о Великом кризисе в серьезных монографиях и хороших учебниках, а в том, что, образно говоря, на этом месте что-то должно было случиться, и более адекватная экономическая политика могла бы просто смягчить удар, но избежать длительной депрессии не сумели бы ни Кейнс, ни Хайск.

Методологической основой этой грандиозной по замыслу работы служит представление о единстве эволюционных процессов в природе и обществе. «Неравномерный, импульсивный характер развития жизни на земле, как и развития человеческой культуры, позволяет предполагать, что оба явления относятся к классу систем, изучаемых синергетикой. Для сложных эволюционирующих систем разной природы оказывается типичным после длительного спокойного периода развития переход к режиму с обострением… Вполне возможно, что всплески формообразования живых организмов в вендекембрии, силуре, перми, олигоцене и четвертичном периоде могут изучаться как фазы обострения эволюционного процесса.

Так же как верхнепалеолитическая, неолитическая, бронзовая, античная и новейшая (научно-техническая) революция человеческой истории (с. 100)».

Две конкретные разработки позволили блестяше реализовать этот подход. Первая – построение филогенетического дерева для явлений культуры по аналогии с классическими представлениями эволюционной биологии. Явления культуры эта смелая гипотеза наделяет способностью к саморазвитию в направлении возрастания сложности и разнообразия, что позволяет организовать наши знания об их эволюции теми же способами, какие мы применяем для представления эволюции живого.

Вторая – сопоставление темпов видообразования в природе и культуре, результаты которого представлены на интереснейшем графике (с. 100). Идея состоит в том, что анализ эволюции техники и предметов быта может дать ключ к реконструкции биологической эволюции, прежде всего событий, предшествовавших возникновению новых видов, ввиду структурного сходства этих процессов. «Пожар привлекает всеобщее внимание, когда огонь уже пылает вовсю. И все-таки сохраненные человеческой историей факты гораздо полнее освещают эти предкризисные моменты, что может бросить отраженный свет и на события биологической истории (с. 87)». При этом в биологическую эволюцию вводится Творец, но можно сказать, перефразируя Лапласа, что он – лишь нужная нам гипотеза. Наука при этом сохраняет полную автономию от религии, а каждый ученый – полную свободу религиозных или атеистических убеждений.