Этот и подобные случаи дали ученым основание предположить, что родной и выученный языки хранятся в разных участках мозга. При этом у истинно двуязычных людей, которые в детстве начали говорить на двух языках одновременно, схема их хранения в памяти отлична от хранения языков у тех людей, которые начали учить язык в возрасте после десяти лет. Исследователи предполагают, что основы организации этих схем закладываются у детей очень рано, еще до того, как они начинают говорить. Изучив, что происходит при этом в мозгу, ученые надеются объяснить, почему дети усваивают язык настолько лучше, чем взрослые. И, может быть, найти способ преодоления этого ограничения. Дети могут воспринимать любой язык потому, что они различают любые звуки. Новорожденный ребенок имеет неограниченный потенциал для восприятия языка. Дети могут освоить любой язык, на котором с ними говорят, и, в отличие от взрослых, различать любые звуки. Так, шестимесячный японский ребенок ясно слышит разницу между звуками «р» и «л», в то время как взрослые японцы не различают эти звуки. И те звуки, которые ребенок слышит регулярно, каким-то образом закрепляются в памяти, а остальные – стираются.

Мария Чеор из отдела исследования познавательных способностей мозга при Хельсинкском университете получила первые нейрофизиологические свидетельства того, что нейронные пути для восприятия звуков, специфичных для каждого языка, закладываются в возрасте до одного года. Она измеряла активность слухового отдела мозговой коры с помощью электродов, прикладываемых к черепу. У шестимесячного ребенка на фонограмме ясно различались все звуки, в то время как у годовалого некоторые различия стирались и воспринимались лишь звуки, характерные для того языка, который он слышал вокруг себя, то есть его родного языка. Это наблюдение показывает, что ранний период (и даже, как видим, не до трех лет, а до одного года), действительно, является критичным для восприятия языка, особенно его фонетических структур, которые составляют главный этап в изучении языка.

Короче говоря, после достижения десяти лет вы никогда не будете говорить на новом языке так же, как на родном. Правило это, однако, не абсолютно. Ведь мы знаем взрослых людей, которые в совершенстве овладели иностранными языками и даже говорят без акцента.

Сейчас нам достаточно заключить, что, как показывают новейшие эксперименты, языковые – а также некоторые визуальные – способности человека действительно формируются в некий «критический» период раннего детства.

Но от этого до «мифа первых трех лет», как справедливо утверждает Джон Бруер, дистанция огромного размера.

Маргарита Жамкочьян

На этот раз игру в «ассоциации» мы провели с группой школьников старших классов и студентов первых курсов московских гуманитарных вузов. В игре участвовали 36 человек от 16 до 18 лет, юношей и девушек. Идея и идеология игры принадлежит Александру Борисову, руководителю проекта «Исследование массового сознания», выполненного в Центре социального моделирования «Сагре Diet».

Мы предложили список политических лидеров – Примакова, Зюганова, Жириновского, Явлинского, Лужкова, Лебедя, Путина, Черномырдина – и попросили назвать первую же ассоциацию, вызываемую каждым из лидеров, с типом дома, растением, животным, видом транспорта, птицей.

По результатам нашего опроса профессиональным художником был составлен «фоторобот» каждого из названных политических лидеров, основанный на групповом предпочтении образа.

Предметы выбраны на основании важнейших культурных кодов, характерных для человеческого сознания на протяжении всей его истории. Так, зооморфизм – отождествление человека с различными животными и птицами – известен еще со времен египетской культуры, до сих пор актуален для коренного населения Америки, для некоторых современных племен, населяющих Африку.

Транспортные средства разного типа так глубоко проникли в сознание современного человека, что их образ не только ассоциируется с передвижением, но и воспринимается как аллегория коммуникации, своего рода новые тотемы целых народов и различных слоев населения планеты.

Дом – жилище – ощущение безопасности. В основе этих ассоциаций лежат пространственные представления и предпочтения тех или иных геометрических форм. Куб – символ стабильности и устойчивости, сильно вытянутая вертикаль говорит о неуверенности, тревоге. В странах с тоталитарным строем архитектура всегда выражает себя через «вечные» материалы – мрамор, гранит, базальт.

Издревле человек ощущал свое единство с растительным миром. Постепенно эта чисто практическая зависимость перерождалась в поэтически возвышенную связь и отождествление с природой (мифологические образы, выверенные веками с помощью сказок, не оставляют сомнений в правильности выбора растений как одного из главных инструментов в системе этого метода).

Образы назывались в следующем порядке: дом, транспорт, растение, птиш животное.

Явлинский – загородный дом, «Жигули», кабачок, грач, пингвин.

Лебедь – завод, БТР, свекла, лебедь, вол.

Жириновский – баня, «кадиллак», гладиолус, павлин, муравьед.

Зюганов – сельпо, телега, береза, жаба, дятел.

Примаков – высотка, троллейбус, дуб, филин, бегемот.

Лужков – детский городок, «Победа», пень, голубь, бультерьер.

Путин – здание из стекла и бетона, вертолет, клевер, воробей, акула.

Черномырдин – «сталинский» санаторий, «Чайка», колосья пшеницы, снегирь, медведь.

Конечно, метод словесных ассоциаций, воплощенный в стилизованных рисунках, отражает не только скрытые мотивы, но и принятые клише.

Образ Примакова не содержит никаких глубинных мотивов: «сталинская высотка» – это истоки (родительский дом) и одновременно МИД. Филин – птица ночная, бдящая и одновременно бесшумная. Дуб – хорошо укорененный и развесистый (большое количество связей), даюший большую тень. Толстенький бегемот с большой открытой пастью («Палец в рот не клади») одновременно говорит о хороших вербальных способностях. Троллейбус – большой, тяжелый и ходит, привязанный к проводам и, кроме того, очень вместительный.

Образ Лужкова на первый взгляд прост и прямолинеен, но содержит немало противоречий. Детский городок и пень находятся рядом. Старый пень, лучшие дни позади, но лучший друг детей, и что-то детское в нем видится. Но пень – одновременно что-то очень устойчивое и укорененное, просто так не выкорчуешь. «Победа» – это победа над врагами и сентиментальное прошлое. Голубь – птица городская (но не лебедь), мила, проста и доступна. Но рядом – бультерьер, известный своей мертвой хваткой.

В образе Зюганова с сельпо, березкой и телегой (русский почвенник) все ясно, на нем псевдонародное клише. Дятел долбит и долбит в одну точку. Но почему жаба? Раздутая важность, отвращение молодежи? Но ведь лягушка прыгает в принцы, стоит ее поцеловать! А иногда раздувается до вола.

В образе Жириновского интересен муравьед. Остальное довольно просто: баня, любовь к чувственным удовольствиям, красующийся павлин с распущенным хвостом, огромный «кадиллак» и крупные цветы – отсутствие меры, вкуса и пристрастие ко всему дорогому и большому. Но вот муравьед, почему? Выбрасываемый липкий язык? Меткость языка? Скорость реакции или пренебрежение ко всякой мелочи типа тысяч муравьев или миллионов китайцев? Такой емкий и неожиданный образ.