Мы стали намного изощреннее. Наши миниатюрные носители информации заменяют целые библиотеки. Клинописные таблички наших далеких предков умещали лишь несколько фраз. Однако что пользы потомкам от этих компьютерных библиотек, если по прошествии всего нескольких лет те рассеются, как морок, в то время как законы Хамму pan и, грубо высеченные на черном базальтовом столбе, мы можем прочитать и сегодня, если научимся понимать клинопись. Они осязаемо, материально присутствуют в нашей жизни. Прошлое поистине сохранило их вопреки всем социальным катаклизмам и стихийным бедствиям и донесло до нас, передало их будущему. Пергамент и папирус, камень и шелк, береста и бумага, мрамор и холст сберегли для нас человеческую культуру, но, отказавшись от этих грубых, «реальных» материалов и доверившись незримым и эфемерным файлам, сохраним ли ее мы?

Попробуем взглянуть на наше время из далекого будущего. Как оценит наш прогресс историк XXXI века, если. отказавшись от рутинной диссертации по Древнему Риму или берестяным грамотам Новгорода, безуспешно посвятит всю свою жизнь величайшей научной загадке – тайне многочисленных дисков, обнаруживаемых в археологических слоях, относящихся к концу XX – началу XXI веков? Сколько бы он ни держал в руке эти странные предметы, сколько бы он ни делал рентгенограмм и ни проводил ультразвуковых исследований, он все равно не заставит их заговорить. Береста средневековых купцов донесет до потомков больше информации, нежели все компьютерные базы данных Гарварда или МГУ. Пожалуй, разочарованный историк, презрев свое ремесло, в конце концов безжалостно выбросит собранную им библиотеку, относящуюся к одному из самых «темных» столетий человеческой истории, определив пунктом назначения всех этих дисков и дискет ближайшую свалку.

На исходе XX века люди начинают понимать, что собрать коллекцию «носителей информации» вовсе не означает «обогатить свою память всей мудростью, накопленной человечеством». Наши электронные и тому подобные архивы, увы, не обеспечивают преемственности знания и традиции. Они лишь намечают разрыв между письменной, то есть осязаемой, зримой культурой и виртуальной культурой, доверенной электронному посреднику, который в любой момент может уничтожить то, что хранит.

Григорий Зеленко

С Александром Михайловичем Бирманом, выдающимся экономистом, педагогом и просветителем, меня связывал долголетний – лет на пятнадцать – сюжет? Роман? Интрига? Не знаю, как назвать это. Из года в год я задавал Александру Михайловичу вопрос: не пора ли, наконец, рассказать вслух о том, как финансировалась Великая Отечественная война, – откуда брались деньги, как они расходовались, какие меры принимались для противодействия инфляции, как удалось воспрепятствовать развалу финансовой системы страны, которая в годы войны испытывала невероятное перенапряжение? А.М. в ту пору возглавлял финансовый отдел Госплана и был одним из первых помощников знаменитого Николая Вознесенского, руководителя Госплана, сыгравшего тогда исключительную роль в сохранении и росте экономического потенциала Советского Союза, прежде всего оборонного. А Бирман сыграл свою роль в сохранении финансовой системы. (Забавный эпизод из жизни А.М.: осенью 1941 года он записался добровольцем в народное ополчение, был отправлен в действующую армию, но снят с эшелона сотрудниками НКВД и в «черном вороне» доставлен в Москву. А.М. несказанно был удивлен сценой «захвата», а затем и приемом у Вознесенского, которым был жестко обруган «за попытку бегства на фронт», а потом назначен начальником отдела. В ту пору А.М. был тридцать один год.)

Но вернемся к началу. На мои вопросы А.М. отвечал, что время еще не пришло, что грифы секретности еще не сняты и, отшучиваясь, рассказывал смешные истории из той поры.

А.М. умер, так ничего не рассказав, в 1984 году, буквально накануне того времени, когда тайны прошлого – тайны «непредсказуемого прошлого» России – стали постепенно раскрываться.

И теперь у нас нет подлинной финансовой истории войны, как нет и других историй: правдивого описания боевых действий, создания оборонно-промышленной базы на Востоке и т.д.

Мы не знаем, по существу, истории одного из самых грандиозных событий для России XX века. Прискорбно.

А.М. Бирман не оставил мемуаров, записок для себя, пусть даже и не рассчитанных на скорую публикацию. Причиной тому была, как мне кажется, не только некоторая закрытость А.М., навеянная опытом жизни в сталинском обществе, и не только его обычная перегруженность делами сверх меры. А. М. реализовал свою тягу к перу, к бумаге во множестве публицистических статей, которые печатались в самых популярных журналах того времени – «Новом мире», «Звезде», «Дружбе народов». Насколько я понимаю, в этом занятии А.М. видел одну из важнейших задач своей жизни.

В середине октября в Академии народного хозяйства при Правительстве РФ состоялась научная конференция, посвященная 90-летию со дня рождения А.М. Бирмана. Выступали соратники, друзья, ученики А.М. Они рассказывали о вкладе А.М. в экономическую науку, о его деятельности как педагога, о его влиянии на общественное мнение. Вот об этом мне хотелось бы сказать особо.

Николай Сычев, широко известный руководитель экономических вузов Москвы, рассказал о созданном А.М. новом направлении в экономической науке: «корпоративных финансах» – финансах предприятий и отраслей народного хозяйства. Сычев высказал мнение, что когда отечественная экономика выйдет на уровень нормального развития, эта концепция «корпоративных финансов» окажется незаменимой в реальной и повседневной жизни предприятий. Надеюсь, так и будет.

Но мне хочется сказать о том, сколь велико оказалось влияние А.М. на умонастроения мыслящей части советского народа в самую свирепую пору застоя. Он и его соратники (Е. Либерман, И. Малышев, А. Аграновский, В. Моев) своими публикациями сумели привлечь ее внимание к экономике как к центральному, по существу, вопросу, связанному с путями дальнейшего развития страны. Пусть не все усвоили то. что они хотели донести до читающей публики, все же она поняла, что экономика – это совсем не то, о чем толковал Сталин в «Экономических проблемах социализма в СССР» и чему учили на вечерних курсах марксизма-ленинизма. (Кстати, один из выступавших вспомнил, как он обратил внимание А.М. на то, что какая-то его формулировка, связанная с понятием стоимости, не отвечает положениям марксизма. «Неужели?» – удивился А.М., но оставил текст прежним. «Он не знал марксизма и не хотел считаться с его догмами» – резюмировал оратор. В зале засмеял исьнад святой простотой оратора, который за сорок лет не понял, что А.М., блестящий знаток всех экономических теорий, просто разыграл его.)

История России XX века знает нескольких великих просветителей, и А.М. – среди них. И для меня это самое главное. Он и его соратники готовили нацию к необходимости перемен. К необходимости мыслить экономически. А это означало – в конечном счете – идти от требований жизни, которая настоятельно, каждое пятилетие, каждый год старалась освободиться от оков «марксистской экономической науки». Сотни учеников А.М. и тысячи его единомышленников, опираясь на здравое понимание своей науки, привили стране сознание необходимости перемен в экономике. Взлет экономической публицистики времен перестройки (статьи В. Селюнина, Н. Шмелева, Н. Петракова и многих других) был новым этапом наступления свободной мысли экономистов на догмы старого времени – наступления, среди родоначальников и виднейших фигур которого был А.М.

И вновь необходимо вернуться к началу. Вернее, к заглавию. В.М. Рутгайзер рассказал на конференции историю о том, как однажды три друга, три профессора решили отдохнуть «в мужской компании» и отправились на теплоходе из Москвы до Перми и обратно. О своих профессиональных занятиях они условились молчать. Один представлялся гинекологом, другой – закройщиком модельной женской обуви (обе специальности в те далекие годы – на вес золота*). И все же А.М., который рекомендовался «мастером верхней одежды», имел наибольший успех среди публики. Естественно. Он и в жизни, как и в науке, как и в журналистике, был выдающейся личностью, человеком благородной души и свободного ума.