Труднее всего удается, однако, четко определить, в какой степени замыслы государств оказываются абсолютно неудачными, полностью оторванными от действительности. А что, если государство в некоторых случаях это и есть мы?! И в результате утопия данного государства и здравый смысл местного метиса, взаимопроникая друг в друга, творят новую сложную реальность. Наша страна, например, с давних пор была великим полигоном претворения государственных взглядов в жизнь. Кстати, Скотт подчеркивает, что русский исторический и интеллектуальный опыт оказал на его книгу огромное влияние. В качестве эпиграфов к разделам книги Скотт часто использует цитаты из «Войны и мира» Толстого, «Чевенгура» Платонова, «Мы» Замятина.

Ну, а как быть, к примеру, с возникновением Петербурга? Легенда утверждает, что когда царь Петр на берегу Финского залива объявил о создании здесь новой столицы России, к нему подошел местный житель – финн и ладонью указал на стволе ближайшей березы, до какого уровня в этих местах подымается вода во время наводнений. Этот носитель местного знания не рекомендовал в таком гиблом месте возводить столицу. Петр не удостоил ответом чухонца с его метисским знанием, а лишь демонстративно срубил топором указанную березу, повелев: «Городу быть!» И как нам теперь воспринимать Петербург? Как фатальную Бразилиа экологически- бюрократических бедствий или как уникальную Пальмиру – сокровищницу великой культуры, в чьей кунсткамере хранятся драгоценные образцы метиса всех земель мира? Пушкинский «Медный всадник» не дает однозначного ответа. Бедный Евгений, лишенный наводнением основ своего метисского существования, приплелся к бронзовому воплощению государственной точки зрения, вгляделся в нее и яростно прошептал:

Добро, строитель чудотворный!-

Ужо тебе!..

На этом самом месте вымышленный русский чиновник глубоко померк разумом. И на этом же самом месте постижения логики государственного взора настоящий американский ученый широко сверкнул интеллектом.

Андрей Никитин

На страницах предыдущих номеров нашего журнала историк и писатель Андрей Никитин рассказывал об исторической подоплеке сюжета «Слова о полку Игореве» – исторически сложившихся неоднозначных отношениях Древней Руси с половецкой Степью, о той роли, которую сыграли половцы в становлении русского государства и русского этноса в домонгольское время, а также о действительных событиях начала лета 1185 года, которые легли в основу древнерусской поэмы. Новая работа нашего автора посвящена выяснению причин, в силу которых ее текст до сих пор остается полон загадок для его читателей и исследователей.

Двести лет назад, осенью 1800 года, на прилавках книжных магазинов Москвы и Петербурга появилась книга, которая до сих пор волнует и специалистов самых разных отраслей науки, и обычных читателей. Это – «Слово о полку Игореве». О «Слове» знает каждый россиянин, поскольку знакомство с текстом входит в программу средней школы. Но хотя число посвященных ему книг и статей исчисляется уже тысячами названий, загадки, похоже, только возрастают.

В «Слове» загадочно все, начиная со структуры его текста. До сих пор филологи спорят о том, как оно написано – стихами или прозой? Обычно мы называем «Слово» поэмой, уж очень образны сравнения, поэтичны метафоры и эпитеты, и наконец, ритмически организованы фрагменты, явственно проступающие в тексте. И все же большая часть является безусловной прозой, причем никакой закономерности в чередованиях прозаических и стихотворных отрывков найти не удается. Те и другие сменяют друг друга словно по прихоти автора, хотя отличие прозаических периодов от стихотворных заставляет думать, что они написаны разными людьми.

С другой стороны, автор «Слова», заявив с первых же строк, что не намерен следовать Бояну, древнейшему из известных русских поэтов, тут же

начинает рассказывать, как и кому «пел» Боян, в качестве примера приводя отрывки из его произведений, и далее уже с Бонном не расстается, цитируя его «припевки» на протяжении всей поэмы. Дело этим не кончается. Постоянные исторические отступления автора от событий 1185 года при ближайшем рассмотрении оказываются целиком сотканы из текстов и сюжетов Боя на, причем все эти заимствования оказываются стихами в противоположность прозе о перипетиях похода Игоря.

Другими словами, в «Слове», помимо двух пластов структуры – стихов и прозы, – можно выделить два пласта исторических сюжетов, отделенных друг от друга целым столетием: рассказ о событиях 1185 года (XII век) и сюжеты шестидесятых – восьмидесятых годов XI века, где речь идет о дедах нынешних героев. И это при том, что в тексте нигде не говорится об их отцах или о чем-то происходившем между этими событиями. Попытки объяснить такую ситуацию замыслом автора «Слова» оказались несостоятельны уже потому, что ни эти сюжеты, ни герои событий столетней давности ничего не дают читателю для понимания самого сюжета, разве только запутывают повествование. И не только они.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что объяснений требует и рассказ о событиях 1185 года. Наиболее ярким примером этого может служить знаменитый «сон Святослава» и его «золотое слово».

Как известно, после поражения Игоря киевский князь Святослав Всеволодович увидел «вещий» (то есть обязанный сбыться) сон, который предрекал его смерть и наступающие для Руси времена смуты и междоусобиц. Между тем, как хорошо известно, этот князь благополучно прокняжил еще девять лет и скончался только в 1194 году, не вызвав своей смертью никаких общественных потрясений. Замечательно, что и бояре, истолковывающие этот сон, не обращают внимания на приметы, предрекающие смерть киевского князя, а в столь же иносказательной форме сообщают ему о пленении Игоря с его спутниками.

В те времена в факте такого пленения не было ничего экстраординарного. Князья, попадавшие в плен к половцам, неизменно получали свободу за выкуп, который был не слишком тяжелым, поскольку при этом учитывались их родственные связи с другими половецкими родами. В такой ситуации «золотое слово» Святослава, содержащее пламенный призыв к русским князьям выступить в отместку за Игоря, может вызвать только недоумение. Более того, как свидетельствуют летописи, дошедшая до Киева весть о пленении Игоря никого особенно не встревожила.

Таких загадок в «Слове» очень много. К ним относится, например, «река Каяла», на которой якобы потерпел поражение Игорь, хотя в летописном рассказе о походе местом пленения названа река Сюурлий, неожиданно появившееся «озеро», на берегу которого происходила битва, и это при том, что в «Слове» прямо говорится о «безводье», которое сломило сопротивление воинов и подорвало силы коней. Еще большей загадкой оказывается частое упоминание в поэме «моря», прямо связываемое с побегом Игоря из ставки Кончака на Русь, хотя описанные события происходили от него на расстоянии если не тысяч, то многих сотен километров…

И это лишь несколько бросающихся в глаза загадок древнего текста. На самом деле, их гораздо больше. Не упоминаю я здесь и так называемые темные места – слова и фразы, до сих пор заставляющие ломать голову над их смыслом. Они встречаются чуть ли не в каждом предложении, и если какие-то поддаются (на первый взгляд) объяснению, то при ближайшем рассмотрении оказывается, что такое объяснение противоречит или смыслу текста, или же исторической реальности, отраженной в поэме.

И это, кстати, наряду с основным стремлением исследователей «Слова» сгладить противоречия, постоянно рождало попытки поставить под сомнение подлинность поэмы в целом, объявив ее подделкой позднего времени. Поводом к этому послужили как открываем ые в ней несообразности, так и списки «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище» – произведений XV – XVI веков, посвященных Куликовской битве. В них находятся фразы и фрагменты, повторяющие «Слово о полку Игореве», только в отличие от него они не содержат никаких противоречий или «темных мест». На этом основании «скептики» стали утверждать, что не «Слово» дало начало этим произведениям, а наоборот, оно само было сконструировано на основании этих текстов в конце XVIIT века А.И. Мусиным-Пушкиным или ярославским архимандритом Иоилем Быковским, у которого Мусин-Пушкин купил рукопись в 1790 или 1791 году.