Лицо графа стало похожим на запеченное рыбье рыло.

— Готовьтесь, пациентов уже тащат, — сказал Вертухин.

Граф подбежал к окну. По улице, ведущей к трактиру, тянулась потерпевшая поражение армия. Двое молодцов несли на руках старого одноногого солдата, следом шел человек неопределенной национальности, культяпкой правой руки придерживая лохмотья, за ним, опираясь на руки, мощно бросал вперед обрубок тела безногий инвалид в мундире артиллериста, навылет пробитом временем. Хвост процессии пропадал за пригорком.

Вертухин вылетел в двери.

— Я флигель-адъютант великого магистра графа фон Калиостро! — рявкнул он. — Становитесь в ряд! Целитель будет принимать по очереди. Наращивание одной ноги — алтын. Наращивание двух ног — три алтына.

— Пошто три алтына? — возмутился безногий артиллерист.

Укоризненно смотрели на Вертухина и дырки на мундире, палевые по краям.

— А по то, — в тон артиллеристу ответил Вертухин, — что ноги должны быть одинаковы. Одна нога не может быть длинней другой. Сие искусство требует соблюсти равновесие Земли, Воды и Огня. Это стоит больших трудов.

Артиллерист замолчал, сраженный ученостью флигель-адъютанта великого магистра графа фон Калиостро.

Вперед вышел детина в косую сажень ростом, одетый в модный среди простолюдинов армяк «Баба у меня свихнулась» — с рукавами ниже пальцев. Один глаз у него был замкнут, как совсем недавно у Вертухина, но другой смотрел, и смотрел подозрительно. Из рукава выглядывал кистень.

— Сказывали, старик прозрел на оба глаза за одну баранью кость, — детина оттянул край рукава, показывая Вертухину свою благодарность за неоказание помощи.

— Отмыкание глаз бесплатно! — поспешно сказал Вертухин. — Поелику все глаза в государстве российском должны быть постоянно отверсты. Как звать? — он с почтением наклонил голову.

— Федька Раздеринос! — гаркнул детина прямо в ухо Вертухину, так что гром прошел по всему его телу.

И только Вертухин повел рукою, приглашая Федьку войти, как рука его остановилась, лицо побледнело, а глаза хищно сузились, глядя в печальные просторы полей.

С противоположной стороны, от Москвы, надвигалось другое войско. Трещали по бревенчатым настилам барские кареты, окна коих заполнены были намертво пристегнутыми к волосам разноцветными клумбами, молодцевато скакали ровною обочиной господа в черных фраках и круглых шляпах, а иные в летних кафтанах, холстяных камзолах с серебряными пуговицами и штанах из шелкового голубого репса. Шел и пеший люд, выглядевший победнее, но двигавшийся с той же горячностью.

То были остатки московской знати и горожан, коим еще не довелось хотя бы ущипнуть великого мага и астролога графа Алессандро Калиостро. Остатки были, однако же, немалые и состояли больше из барышень, в помощь коим вызвались благородные господа. Гомон грачей, как охрипшие от усталости медные трубы, висел над сей ордою.

Вертухин повернулся к толпе, собравшейся возле трактира.

— Великий магистр граф фон Калиостро вызывает духов Иоанна Грозного, Софьи Нарышкиной и княжны Таракановой, — сказал он. — Надо подождать.

— Долго ли ждать, мил человек? — спросила побирушка, пришедшая в надежде получить приворотное зелье для пятаков.

— Никто не знает. Княжна не может в тюремное окошко пролезть, — внушительно сказал Вертухин, вошел в трактир и захлопнул дверь.

Граф Алессандро Калиостро, прекрасная Лоренца Феличиане, слуга и служанка сидели с прямыми спинами рядком на лавке, будто в протестантской церкви, и встретили Вертухина взглядами тревоги и надежды.

— Экипаж готов? — спросил Вертухин.

— На заднем дворе, — быстро сказал слуга. — Кучер ждет сигнала.

— Но мы не знаем, в какой стороне Санкт-Петербург! — воскликнула Лоренца.

— Я знаю! — сказал Вертухин.

Ни один верующий не смотрел на Спасителя такими же глазами, как честная компания на Вертухина.

Вертухин медленно прошелся от лавки к окну и обратно.

— Но я не один, — сокрушенно сказал он наконец.

— Сударь, мы берем твоего спутника или спутницу с собою! — горячо воскликнул граф. — Где он?

Вертухин показал в окно на ржавые мощи велосипеда Артамонова, сиротливо лежащие посреди двора.

— Да где же он?! — восклицал граф в нетерпении. — Твой друг и наш друг.

— Велите, ваше превосходительство, погрузить сии колеса и оси в багажный ящик, — повернулся к нему Вертухин. — А я потом объясню.

«Объяснить-то я тебе, конечно, могу, — подумал он, — а понять страсти русских мастеровых ты все равно не сподобишься. Посему проживешь и так».

Четверть часа спустя боковыми переулками гнали уже прочь из Клина.

За городом началась тряска. Карета скакала по вымощенной бревнами дороге, будто гигантская лягушка, путешественникам нещадно мяло и терзало бока и задницы, в багажном ящике визжали и гремели железные кости. Кучер, не вытерпев сего свинства, съехал на обочину. По бездорожью карета побежала много лучше.

Преследователи только-только выбирались вдали на пригорок.

Вертухин высунулся из кареты, вставил большой палец в ухо и помахал другими пальцами.

— Ваше превосходительство, дайте мне лист бумаги, — сказал он, ныряя обратно в карету. — Я им наш привет еще и отпишу.

Граф достал из клади белоснежный листок. Он готов был предоставить Вертухину для письма не только бумагу, но и собственную спину.

Вертухин огромными буквами начертал на бумаге бранное слово и выбросил ее в окно. Лист, кружась, как белый голубь, сел на дорогу.

Преследователи отставали. Их повозчики не были столь догадливы, как кучер графа Алессандро Калиостро, они оставались в неправильном предрассуждении, что ездить надо по дороге, а не помимо нее.

Глаза графа Алессандро Калиостро становились все скучнее, его широкое скуластое лицо заострилось.

«Да ведь он затосковал по страсти безмерной, коей его почитатели окружают! — понял Вертухин. — Их огненного жара ему не хватает или он даже новых синяков получить возжелал».

— Как же вам, граф, столько сердец на свою сторону привлечь удалось? — спросил он. — Неужели одной только своей ученостью?

Глаза графа засверкали, как у дракона.

— О, нет, конечно, нет! — воскликнул он.

— Да как же в таком случае? — сказал Вертухин. — Я умираю от любопытства.

— Вы знаете, любезный друг, — заговорил граф, — что я в молодые годы был поучен преизрядно. Монахи доброго Кастильонского братства подвигли меня к изучению химии, алхимии, астрономии, медицины и других наук. Постигая науки с большим рвением, я стал ученейшим человеком. И был совершенно безвестен даже в родном Палермо. А сейчас меня знают и бродячие московские кошки!

— Даже кошки?! — воскликнул Вертухин с жаром восхищения. — Как же вы сподобились?

— А вот так, — граф от удовольствия пьянел на глазах. — Я постиг, что путь к славе через то лежит, чтобы сделаться дураком и встать на один уровень с толпою!

— Как?! — воскликнул Вертухин против воли. — Неужели слава и ученость есть слова, к разным родам принадлежащие?

— Не только к разным, но к противоположным. Рассуди сам, дорогой друг, разве философ, истину обнажающий, во всех краях и землях славен? Или астроном, строение небесных тел постигший? Нет! Они в безвестности и нищете пропадают. Но по всей Европе слава идет о человеке, который неизвестное дотоле растение разыскал, как это по-русски… хрен моржовый да в спаржу его превратил. А другой сучье семя посеял и золотые талеры из него вырастил. Он тоже знаменит на весь белый свет. И ни тому, ни другому никакой учености не надо было — только гибкость языка и ловкость рук.

— Вы, дорогой граф, чрезъестестенное проницание в природу человеческую являете, — с трепетом душевным согласился Вертухин.

— Постигнув это, я отказался развиваться в сторону ума и знаний! — торжественно сказал граф Алессандро Калиостро. — И теперь разбогател и стал знатен. Кому интересно, что у Луны оборотная сторона есть? Это сказкою почитают. Другое дело представления, человеческую душу поражающие, — он вдруг всем телом повернулся к Вертухину. — Вот скажи, милый друг, есть ли у тебя какая-либо подпорченная драгоценность?