Все стало ясно. Тип, прыгнувший с чердака, не просто так хотел уйти. Он еще и Никиту думал зарезать. А потому прыгал из слухового окна с солидным таким ножичком. Сантиметров пятнадцать лезвие, не меньше. Только теперь все эти сантиметры по самую рукоятку сидели в груди у самого прыгуна.

Повезло Никите, очень повезло. Ведь наверняка этот мужик не собирался на собственный нож накалываться. И если прыгал с высоты всего в три метра, да и то неполных, мог все подрассчитать точно. Никита повернул фонарь на слуховое окно и увидел, что от карниза, располагавшегося под этим окном, отколота острая и длинная дощечка. Вот оно что! Мужик не прямо из окна прыгал, а вылез на карниз.

Хотел на плечи Никите скакнуть и уложить его грудью на нож. А карниз возьми и подломись. И мужик полетел вниз уже не так, как задумал, а как Бог на душу положил.

Отсюда и крик, похожий на птичий, и падение на собственный нож.

Куртка на мертвеце была распахнута, а по светлой рубашке вокруг ножа расплылось темное пятно. Нож торчал между ребер, наискось, пальцы все еще судорожно сжимали рукоятку. А из-за ремня выглядывала вороненая рукоятка с коричневой пластмассовой накладкой — «Макаров». А во внутреннем кармане куртки лежали какие-то бумаги, свернутые в трубку. Не это ли он у Ермолаева искал?

Никита выдернул бумаги и пихнул их в свою «косуху». При этом из кармана покойника вывалился симпатичный такой импортный бумажник для дедовых людей. Его Никита тоже, как-то машинально пихнул себе во внутренний карман. Проделывал он это сидя на корточках, при этом как-то невзначай пошатнулся и, пытаясь опереться, схватился правой рукой за рукоять пистолета. Блин!

Только тут Никите вспомнилось, что он вызывал сюда милицию. Точнее, дал такое поручение товарищу капитану. Конечно, милиция здесь, похоже, не очень тороплива. Но все-таки минут через десять-пятнадцать она может приехать. И до Никиты дошло, что его могут запросто обвинить во всем, что тут случилось. Замок он трогал? — трогал. Если отпечатки снимут — он готовый взломщик или кто там еще. Если с бумажника — значит, еще и грабитель. За пистолет ухватился — незаконное хранение оружия. Да еще два других пистолета. Поди докажи, что ты их отобрал, рискуя жизнью, накостыляв при этом двум жлобам. Кто его знает, может быть, из этих пистолетов уже не один десяток людей на тот свет отправили? Да и этого, кстати, с ножиком в сердце, могут на Никиту записать. Если очень захотят, конечно.

Все дальнейшее происходило очень быстро, Никита и сам понять не мог, откуда столько прыти взялось. Он перемахнул через забор одним махом и вбежал в бабкин дом.

Старуха похрапывала, даже топота не почуяла. Никита схватил свой рюкзачок и выскочил на улицу. Вовремя выскочил — мигалка милицейской машины уже озаряла голубоватыми сполохами ночную тьму, правда, пока в двадцати метрах отсюда, где-то за пятиэтажкой. Должно быть, сперва заехали в 54-й дом, по адресу, с которого капитан звонил в милицию. Значит, вот-вот явятся сюда. Нет, у Ветрова не было теперь ни малейшего желания оказывать помощь следствию. Потому что, выражаясь языком штатовского правосудия, все, что он скажет, могло быть использовано против него. А Никита вовсе не хотел даже на сутки попадать в камеру. Не говоря о том, чтоб «задержаться» на целых тридцать «по подозрению в совершении преступления». В этот момент он уже не думал ни о дневнике Евстратова, ни о судьбе Василия Ермолаева, ни о Федьке Бузуне с его кладом.

Никита надеялся только на одно: на быстроту своих ног и ночную тьму.

Уходить отсюда по улице было опасно — милицейская «синеглазка» могла в любую секунду вывернуть из-за угла. Поэтому Никита обежал дом Егоровны и выскочил на ее огород. За огородом был невысокий и к тому же почти повалившийся забор, отделявший огород Егоровны от какой-то совершенно неосвещенной, но, похоже, просторной территории. Перебравшись через забор, Никита понял, что очутился на довольно крутом склоне холма, за которым находится некая искусственная или естественная выемка глубиной эдак в полета метров, где то ли в плановом, то ли в частном порядке образовали огромную свалку.

Сначала склон, покрытый жухлой, скользкой, промокшей от дождей травой, его здорово пугал: съедешь по такому, а впереди где-нибудь обрыв… Поэтому Никита спускался осторожно, хватаясь руками за траву. Потом крутизна уменьшилась, и он даже рискнул бегом побежать.

В той стороне, откуда он удирал, небо было посветлее от огней города, и на его фоне довольно четко рисовались силуэты пятиэтажек, с освещенными окнами, и треугольники крыш индивидуальных домишек, стоявших на холме. Однако самое главное — проблески милицейской мигалки переместились и мерцали теперь недалеко от Никиты. Машина стояла рядом с домом Ермолаева, от которого Ветров отбежал, если мерить по склону, всего полтораста метров. Ветер доносил до Никиты неразборчивые голоса и даже — ему это было особо неприятно — лай служебной собаки.

Неожиданно Никита выскочил на тропинку, тянувшуюся наискось и вниз по склону. Идти по ней было намного легче, но при беге ботинки очень громко шлепали. Никите казалось, что милиционеры его топот за версту услышат. К тому же тропинка была сырая, и отпечатки его ботинок на ней наверняка останутся. Тем не менее он все-таки помчался по этой тропинке во весь дух, не зная толком, куда она может его вывести.

А вывела она к мосткам через какую-то жутко вонючую речку, превратившуюся в канаву шириной метров пять. В другое время Никита к таким местам старался на пушечный выстрел не приближаться. Но сзади, на склоне, уже мелькали огоньки фонарей. И собака гавкала. Бежать вдоль речки смысла не имело — собака, если от запаха мусора не сдохнет, догонит его в два счета…

И Никита выбрал мостки. Состояли эти мостки из двух бревен, поверх которых были набиты донца от ящиков из-под болгарских помидоров. Из тонких таких шероховатых дощечек. Пару раз нога скользнула, одна или две дощечки зловеще хрустнули, но он все-таки сумел перескочить на ту сторону и не свалиться в этот зловонный поток.

Ветров оглянулся и увидел, что лучики фонарей заметно переместились вниз по склону. И собака гавкала уже у начала тропинки. Метров двести, не больше.

Тут его осенило. Никита подобрал арматурину, подрычажил ею бревна, толканул в бок… Бултых! Бревна наискось плюхнулись в поток жижи, развернулись по течению и унеслись куда-то за изгиб канавы. А Никита побежал дальше по тропинке, петлявшей среди смутно серевших мусорных эверестов. От канавы донесся яростный лай собаки, перешедший в обиженный скулеж. Спустя несколько секунд подскочили и люди. Послышался громкий мат, а затем отрывки более конкретных фраз:

— Свалил, сука!

— Говорил же, блин, раньше надо было с поводка спускать!

— Тихо, Атос! Место!

— Тут еще мостик есть?

— Хрен его знает, чего тут есть…

— Эта канава километра на три идет, от самого Машиностроительного… И до очистных…

— Дальше еще шире будет…

— На очистные он не пойдет…

— Надо в райотдел докладывать, пусть перекрывают с той стороны…

— Перекроют они, жди!

— «Антон», «Антон», «Хасан» на связи, ответьте!

— Атос, завязывай выть, надоел…

— Не достает, падла! Горка волне мешает…

— Ну что, в воду?

— Сказанул, там кислоты на две трети…

— Пошли обратно, может, там поуже будет, перескочим… Никита сразу сообразил, что лучше двигаться вниз по течению «речки», но это оказалось не так-то просто. Он слишком глубоко забежал в лабиринт из мусорных куч и теперь принужден был топать туда, куда вела тропинка. А тропинка повела вовсе не вдоль канавы, а куда-то прочь от нее. Причем еще и направление меняла то и дело, раздваивалась и растраивалась. Никита же в это время думал, что могут придумать милиционеры. Наверно, все-таки сумеют связаться по рации с начальством и попробуют перекрыть Никите дорогу. А сами добегут до того места, где канава сужается, и перепрыгнут на эту сторону. Собака тут, среди мусорной вонищи, вряд ли пригодится, но шансов настичь Никиту у них прибавится.