Мой составитель подстрочников умер от инфаркта, повздорив со своими сыновьями, накануне того дня, когда я снова пришел к нему.

Под старым дебаркадером лениво похлопывала река. Ее гладкая поверхность слепила глаза отраженным солнечным светом. И хотя шел только десятый час утра, я и двое моих спутников изнемогали от зноя. Скрыться от него было негде. На пустынном берегу не росло ни одного дерева, а здесь, на дебаркадере, имелась лишь хлипкая будочка кассы, где сидела старушка, продавшая нам билеты.

Еженедельный рейсовый катер именно сегодня должен был появиться с верховьев реки ровно в полдень. Так, по крайней мере, гласило выцветшее расписание, с которым мы первым делом ознакомились две недели назад, когда с пересадками прибыли в эту глушь из Москвы.

Мои спутники, муж и жена, угнездились на рюкзаках в куцей тени у кассы, а я от нечего делать достал из чехла одно из своих удилищ, состыковал нижнее его колено с верхним, наживил на крючок завалявшееся в кармане распаренное зерно пшеницы, уселся на дощатый край дебаркадера, свесил ноги и закинул удочку.

Движимые нетерпением, слишком рано свернули мы наш лагерь в четырех километрах отсюда. Там на берегу залива стояли среди сосняка две палатки, покачивалась на воде привязанная к иве лодка–плоскодонка, которую мне выписали на расположенной за мысом базе общества «Рыболов–спортсмен».

Красный поплавок плыл по течению. Когда леска натягивалась, я перезакидывал его влево и снова следил за ним и все думал о том, как чудесно было на реке в первые дни.

На рассвете, подгоняемый нетерпением, я вылезал из своей палатки, подходил по росной траве к палатке друзей, будил Всеволода. Тот выползал задом наперед— большой, могучий, весь еще во власти сна, спрашивал: «Который час? Седьмой? Чего не разбудил раньше?»

Наскоро наливали из термоса в бумажные стаканчики горячий кофе, приготовленный с вечера Людой, переносили в лодку удочки, подсачек, жестяные банки с наживкой, вставляли весла в уключины и отправлялись к середине залива.

Люда никогда не рыбачила с нами. Она предпочитала спать часов до десяти. Зато по возвращении нас ждал приготовленный на костре завтрак.

Действительно, чудесны были эти первые дни. Особенно когда, опустив на веревке якорь, мы закидывали удочки, и начинался клев.

Вдруг поплавок наполовину вылезал из воды, ложился набок, косо уходил в глубину. Тут‑то и нужно было подсекать.

Ловились только лещи. Килограмма по три, похожие па округлые зеркала. То я, то Всеволод орудовали подсачком, помогая друг другу вытащить и перевалить в лодку тяжелую добычу.

«Да не греми ты», — зашипел на меня Всеволод, когда в пылу схватки я как‑то задел и опрокинул на решетчатое дно лодки две банки с червями. Потом он забросил удочку, подумал и продекламировал впервые в жизни сочиненные стихи: «задевали жестянку ногою, опрокинули пару вещей, шум и шухер стоял над рекою — сценаристы ловили лещей».

Всеволод бил известным киносценаристом. Множество картин по его сценариям постоянно снимались на различных студиях СССР, после того как, вернувшись раненным с фронта, он кончил ВГИК. Всегда был завален все новыми заказами, договорами.

…Красный поплавок задергался. Я подсек, н на доски дебаркадера шлепнулась серебристая уклеечка.

—  Эй, кого ты там изловил? — крикнул Всеволод. — Хочешь бутерброд с сыром?

— Нет.

Я поддел крючком под верхний плавник трепещущей рыбешки. Снова закинул удочку.

— В термосе остался чай! — крикнула на этот раз Люда. —  Может, выпьешь?

Я ничего не ответил. Уклейка, шныряя под поверхностью воды, водила мой поплавок из стороны в сторону.

«Имел когда‑нибудь дело с женскими брюками?» — как‑то спросил Всеволод, когда поутру мы вдвоем выгребали к середине залива, где водилось стадо лещей.

— Что‑что? Ты, кажется, еще не проснулся.

— Понимаешь, приходится бывать в киноэкспедициях. Естественно— гостиница, отдельный номер. Всегда подворачивается баба, ну, актриса какая‑нибудь. Грех не попользоваться. Да вот завели себе моду— носить брюки. Странное чувство, когда ее раздеваешь…

— Не знаю. Не испытывал.

Там, на берегу спала в палатке Люда, на которой он женился, еще будучи студентом ВГИКА.

Я был знаком с ним, а потом и с Людой больше года. Всеволод начал бывать у меня. То заходил, чтобы забрать какое- нибудь лекарство, которое добывала для него моя мама, то недавно без всякой моей просьбы взял почитать мой сценарий, купленный «Ленфильмом», но так и не поставленный.

Он был по–своему обаятелен, этот истинно русский человек, талантливый, много и легко пишущий, удачливый. Кроме того, бывший фронтовик. И я, будучи моложе Всеволода, дорожил нашим знакомством.

Поэтому так обрадовался, когда он в разгар душного московского лета предложил поехать куда‑нибудь на рыбалку. — Ты ведь состоишь в обществе «Рыболов–спортсмен»? Сможешь устроить нас с Людой на какой‑нибудь базе, добыть лодку? Только в глуши. И чтобы была гарантия клева.

Так мы оказались здесь. Зачем я увязался с ними?

— Парень! На поплавок ловишь? А где он?

Я успел обернуться, увидеть, что сзади меня скопились прибывшие к рейсовому катеру колхозники. Поддернул удочку и почувствовал, как на крючке ходит какая‑то очень крупная рыба. Вот–вот могла лопнуть тонкая для такой тяжести леска. — Всеволод! Подсачек! Быстро!

Все‑таки это было чудо, что онау нас не сорвалась— никогда мною ранее не виданная рыбина с изящным изгибом пасти. Сверкала под солнцем, в ярости лупила хвостом по щелястому полу дебаркадера.

— Жерех, — сказал бородатый мужик с перекинутой через плечо корзиной, откуда высовывались гуси. — Красавец!

— Чего будем делать? — спросил Всеволод. — Пока на катере, да ждать поезда, да ночь пути. В такую жару до Москвы протухнет. — Протухнет–протухнет! — подтвердили собравшиеся возле нас мужики и бабы.

— А я его выпотрошу, — сказала Люда. — Заверну в мокрую мешковину. Довезем!

Она достала из рюкзака нож, присела на корточки и принялась задело.

— Половина тебе, добытчик, половина нам! — постановил Всеволод. — Нет возражений?

— Нет.

—  Показался, паразит! — вскричала какая‑то тетка с бидоном. — В этотраз без обмана, по расписанию. Слава тебе, Господи! Из‑за изгиба реки выплыло белое суденышко.

…Мы сидели на корме у своих непомерных рюкзаков и свернутых палаток. Дырявый тент над головами почти не защищал от солнца, но зато здесь было не душно, как внизу в салоне, набитом пассажирами.

Я‑то по какому‑то инстинкту никогда не упускал случая оказаться в гуще людей, послушать, о чем судачит народ, но Всеволод, который один за другим писал сценарии именно о жизни простых людей, к моему удивлению, всегда барски пренебрегал подобной возможностью.

«Быдло, оно и есть быдло!» — вырвалось у него, когда однажды я разговорился с подкатившим на велосипеде к нашим палаткам подвыпившим пастухом. У него кончилось курево, и я отдал ему пачку «Стюардессы» из своих запасов.

Несколько дней назад Люда, вымыв после ужина посуду, ушла спать. Мы остались вдвоем у догорающего костра. Всеволод вдруг сказал:

— Между прочим, перед отъездом я прочел твой сценарий. В некоторых местах прошелся по нему рукой мастера. Мало того, ты говорил, что «Ленфильм» не может найти на него режиссера. Заметь на будущее: только олухи пишут сценарии, не имея режиссера… Так вот, я успел передать твое творение на студию Горького. Там нашелся свободный режиссер. Они перекупают сценарий у «Ленфильма». У них горит план. Поэтому сразу же и запустят. Рад?

—  Спасибо. Но почему ты говоришь об этом только сейчас? И потом‑что это ты там сделал своей рукой мастера?

— Умей быть благодарным! Снимут фильм— половину гонорара отдашь мне. Нет возражений?

Вот тогда‑то я и пожалел о том, что увязался с ними в это путешествие. Видимо, иногда нужно держаться подальше от преуспевающих людей. Чтобы не видеть их самодовольства, вечных устремлений извлечь из всего выгоду.