Подружки тут же последовали ее примеру, и устремились на кухню со своими сумками.

—  Все‑таки вас‑то как зовут? — спросил я, растерянно глядя на то, как они выставляют на стол коробку с тортом, банку меда, банку клубничного варенья, банку баклажанной икры… — Я Оля, — ответила самая низенькая из них, беленькая, бледненькая.

— А я Настя, — отозвалась третья. — Где у вас ваза? Нужно поставить розы.

Действительно, я, как дурак, все стоял с розами. Пошел в комнату за вазой. И они пошли за мной, оглядывая книжные полки, фотографии на стенах, рабочий стол с пишущей машинкой.

— Первый раз в гостяху писателя! — воскликнула Наташа. — Вы что, один тут живете?

Настя, пухленькая, в синем платье с оборочками, деловито предложила:

— Давайте мы тут приберемся. Подметем, вымоем пол. Это мигом.

Пока она говорила, Оля успела отыскать в кладовке совок и веник, принялась было за работу.

Я тут же пресек самоуправство. Загнал их обратно на кухню….Ваза с розами красовалась на столе. За чаем с тортом я впервые толком смог разглядеть будущих операторш строительных кранов.

— Девочки, сколько же вам лет?

—  Оле с Настей по двадцать, — ответила Наташа Иволга. — Мне двадцать два.

Эта красавица была и на вид зрелее подруг. Ее южную, похоже, украинскую красу портило отсутствие нескольких передних зубов. Поймав мой взгляд, Наташа нехотя объяснила:

—  Очередной фраер увязался. Бежала от него в метро, грохнулась на платформе. Вышибло. Надо вставлять.

— Надо, — подтвердил я.

— Попробуйте же баклажанную икру, варенье, — почему‑то засуетились Оля и Настя. — Нам наши мамы прислали. Домашнее. Из Горловки.

Выяснилось, вся троица с Украины. Кончали одну и ту же школу. Вместе участвовали в самодеятельности, в местном КВН. В Москву привлекло то, что операторы строительных кранов получают относительно высокий заработок, обещание в отдаленном будущем постоянной московской прописки и жилья. Пока что они проходили производственную практику и ютились в общежитии при ПТУ.

— Девочки, а как же вы залезаете в подоблачные выси? — Постепенно. По лесенкам.

— Лифта нет? Кажется, видел в кино американский кран с лифтом.

Они удивились моей наивности.

— Какой там лифт! Пока долезешь до кабины…

— А как же зимой? Там наверху, наверное, ветер раскачивает, в кабине холодно… А если, извините, приспичит в туалет?

Я глядел в их смеющиеся глаза и почувствовал себя старым. В самом деле, я был старше каждой из этих отважных созданий больше чем в три раза.

— Как вы одеваетесь, когда лезете наверх?

— Выдают телогрейки и ватные брюки.

— Не женское это дело, — сказал я.

Тут‑то и стало понятным, что их ко мне привело. Каждая мечтала выскочить замуж. Пришли посоветоваться. У каждой была своя история.

Первой начала исповедываться беленькая, бледненькая Оля. Оказалось, беременна. На втором месяце. Родители в Горловке сойдут с ума, если узнают. Парень, от которого она зачала, о ребенке мечтает, ее любит.

—  Слава Богу! — вырвалось у меня. Я уж подумал, что сейчас встанет вопрос— делать или не делать аборт?

— Его зовут Габриель, — продолжала Оля. — Девочки его знают. Конголезец. Из Африки. Кончил сельхозакадемию имени Тимирязева, уезжает на родину, хочет на мне жениться, забрать с собой. А я боюсь.

—  Значит, дело за вами?

— Не знаю, как быть.

— Я тоже не знаю, Оля. Если жить без него не можете— валяйте. Хорошо бы свозить его в Горловку, познакомить с папой–мамой.

—  Ой, что вы! Увидят, что негр— сума сойдут!

—  Опять «сума сойдут»! У этого Габриеля есть там родители? Чем занимаются?

—  Отец водит поезд по узкоколейке в джунглях. Недавно подстрелил гориллу, переходившую через рельсы. Они ее съели!

— Да, Олечка… Что ж, будете со своим Габриелем светом в темном царстве. Я серьезно. Если будет такая цель, все оправдается… — И я обратился к пухленькой Насте. — А ваши как дела? — Нормально. Хочу быть крановщицей и буду. Нравится там, на высоте. Я маленькая, кран такой великан, и он меня слушается. Знаете, дома в Горловке мама больная и отец–забойщик, инвалид после аварии, да еще пятеро моих младших братьев и сестер. Придется помогать.

Я перевел взгляд на Наташу Иволгу.

Она как бы невзначай прикрыла нижнюю часть лица ладонью с наманикюренными, малинового цвета ногтями, сказала: — Через неделю творческий конкурс в «Щуку». Попробую пройти. Не получится— успею подать на актерский во ВГИК или в училище МХАТ. Хочу стать артисткой.

—  «Щука», если не ошибаюсь, при театре Вахтангова? Что же вы там будете показывать?

— Нужно прочесть басню или стихи, какой‑нибудь монолог, отрывок из прозы…

— Выбрали?

— Вообще, да. Хотите послушать?

Я внутренне съежился. Представил себе, как при отсутствии передних зубов станет она сейчас шепелявить. Попытался отвертеться.

— Наташа, я ведь не по этому делу…

Но она уже стояла у стола, декламировала:

— Басня Крылова «Ворона и лисица»! «Вороне где‑то бог послал кусочек сыра. На ель ворона взгромоздясь, позавтракать совсем уж было собралась, да призадумалась… «— Наташа приставила указательной палец к виску, изображая, как призадумалась ворона.

— Понятно. — Хотя шепелявости не прослушивалось, это было полное безобразие, детский сад. — Что вы еще приготовили?

—  «Песня о буревестнике» Горького! — и она тут же начала завывать, взмахивая руками: «Над седой равниной моря гордо реет буревестник…»

Я понял, что ее горизонт ограничен школьной программой, актерская практика— провинциальной самодеятельностью… Не хотелось обижать красотку при подругах, то восторженно взирающих на нее, то испытующе— на меня.

Наташа исполнила произведение Горького до конца.

В кухне повисла тягостная тишина.

— Наташа, какого рожна вы привязались к этим птицам? — наконец выдавил я из себя. — Неужели не понимаете, каждая вторая конкурсантка будет читать на экзамене ту же «Ворону и лисицу», изображать того же буревестника? Попробуйте ошеломить комиссию хотя бы каким‑нибудь новым, неожиданным репертуаром.

— Каким? — с готовностью спросила она.

Так я угодил в собственные силки. Пришлось пообещать ввиду ограниченности сроков за сутки подобрать ей новый репертуар.

Девушки вымыли посуду и ушли.

Оставшись один, я, вместо того чтобы приняться за написание рецензии, стал оглядывать книжные полки.

«Что ей посоветовать? Монолог Офелии? Да она Шекспира в руках не держала. Сказку Чуковского «Тараканище»? Чего доброго, станет изображать бегемота и все упоминающееся там зверье… Чем этой провинциалочке прошибить сердца членов приемной комиссии?»

Наутро пришло неожиданное решение. Я понимал, Наташа должна идти ва–банк. Терять нечего. Все равно не примут. Но мной овладел непонятный азарт. Я решился не только предложить ей новый материал, но и попробовать научить ее хоть с минимальной выразительностью донести до слушателей смысл.

Когда она вечером примчалась, я дал ей выучить одно из моих собственных неопубликованных стихотворений и отрывок из книги А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».

Пришлось заниматься с ней всю неделю вплоть до понедельника— судного дня, творческого конкурса в театральном училище имени Щукина.

Перед тем как уйти в воскресенье, она подошла к окну и, стоя ко мне спиной, вдруг расплакалась. Я почему‑то заподозрил, что сейчас последует признание в любви. В подобных ситуациях так часто бывает.

— Я вас обманывала, — услышал я прерывающийся от рыданий голос. — У меня эпилепсия. Зубы разбила во время приступа. Никто не гнался. Просто упала на платформе, хорошо, не на рельсы… Как вы думаете, примут меня с такой болезнью? Нужна медицинская справка, а кто мне ее выдаст? — Давно с тобой это?

—  С тех пор как была любовницей одного ювелира… Он извращенец, бил. Когда приступ, прикусываю язык. Говорят, можно умереть… Как вы думаете, примут?

Час от часу был нелегче с этой Наташей Иволгой.