– Слушаюсь!

– Прикажете играть общую атаку? – спросил Куропаткин.

– Зачем? Все батареи – на линию Василькова. Ну, Рифат-паша, не ожидал ты такого афронта? – Михаил Дмитриевич азартно расхохотался. – Проверим, что ты за полководец, сейчас я тебе окончательно все карты спутаю. Млынов, вели расчехлить знамёна, а оркестрам – беспрерывно играть марши!

– Парад? – с долей иронии спросил артиллерист.

– Парад, полковник, – улыбнулся Скобелев. – Услышав оркестры и увидев мои знамёна, Рифат-паша решит, что я готовлю общую атаку и не станет спешить с резервами. А пока разберётся, Добровольский уцепится за берег Осмы.

Аскеров с береговых возвышенностей вышибли быстро: не получив подкреплений, они сопротивлялись вяло. Задохнувшиеся от бега и короткой рукопашной солдаты падали на гребнях береговых высот. Федор сидел в кукурузе, вытирая каскеткой мокрое лицо.

– Разрешите представиться, поручик Василенко.

Федор оглянулся. Чуть ниже стоял молодой офицер в расстёгнутом мундире. Нижняя рубашка была – хоть выжимай.

– Вас просит генерал.

Добровольскому пришлось пробежать изрядный кусок, продираться сквозь кустарник, и выглядел он весьма усталым.

– Исполнили, – сказал он Мокроусову. – А что это вы все впереди бежали?

– Я ещё не добежал…

Федор имел в виду переправу через Осму. Поручик Василенко понял его и поддержал:

– Порученец прав, ваше превосходительство. Не худо бы нам через речку перемахнуть, пока турки не опомнились.

– Каким образом, поручик? Аки посуху?

– Брод, – Федор ещё не отдышался от бега и говорил отрывисто. – Болгары обещали броды обозначить.

– Что – брод, – вздохнул Добровольский: ему очень не хотелось вновь бросать своих солдат под пули. – Тот берег гол, как блин. Даже кустов нет.

– Там – мельница, – пояснил Василенко. – Если мы в ней закрепимся…

– Ну, попробуйте, – с неохотой согласился генерал: он ни за что бы не рискнул, но Скобелев ценил самостоятельность. – Отберите полсотни охотников, больше не надо.

Пока поручик собирал охотников, Федор внимательно вглядывался в противоположный берег Осмы, ища обещанные знаки. На том, противоположном берегу лежало несколько лодок, и кроме них ничего не было. А что-то непременно должно было быть: Мокроусов знал, как тщательно готовится к каждому сражению Куропаткин. Он ещё раз всмотрелся, разглядывая каждую лодку, и вдруг заметил, что одна из лодок лежит носом к реке.

– Видите лодку носом к нам?

– Вижу, – поручик оглянулся на добровольцев. – За мной, ребята. Бегом и – точно за мной!

С бродом Федор не ошибся: воды оказалось чуть выше колена. Не ожидавшие этой атаки турки опомнились, когда все уже были на низменном левом берегу. Бежавший последним порученец кожей ощутил прожужжавшую пулю и тут же упал на землю.

– Ранены? – спросил Василенко.

– Ложись! – кричал Федор. – Надо под пули нырнуть! Под пули! Ложись!

Подобной команды не было в практике армии, но Мокроусов кричал столь убедительно, что солдаты сразу залегли. И даже поручик, помедлив, нехотя опустился рядом.

– Это что-то новое, Мокроусов, – проворчал он.

– Как только снизят прицел, вскочим и – рывком к мельнице.

На возвышенности не успели ещё оценить внезапного броска стрелков через реку, как вдруг все они разом попадали на землю.

– Неужто одним залпом выбили их? – растерянно сказал артиллерист.

Скобелев продолжал напряжённо глядеть в бинокль. Он знал, что один ружейный залп не в состоянии уложить добрую полусотню солдат, соображал, что же произошло и какую выгоду от этого мог получить бой в целом.

Группа вскочила одновременно и явно по команде. Турки едва успели вскинуть винтовки, как все солдаты уже скрылись за оградой мельницы.

– Да они пуль испугались! – презрительно заметил Жиляй. – Какой позор!..

– Молодцы! – громко воскликнул Скобелев. – Ну, получил Рифат-паша подарочек: мост-то теперь под ружейным огнём. Млынов, узнай, кто скомандовал вовремя упасть. Георгия ему за то, что солдат спас и задачу выполнил. Алексей Николаевич, готовь общую атаку, – он щёлкнул крышкой часов. – Ровно в двенадцать – сигнал!

А уволенный со службы и внезапно представленный к награде вольноопределяющийся Федор Мокроусов сидел под стеной. Уже при входе в мельничный двор турецкая пуля рикошетом угодила в голову. Все плыло перед глазами, и порученец с трудом улавливал слова бинтовавшего его солдата.

– Ничего, барин, контузия это. Спасибо тебе солдатское, господин хороший, что уберёг нас. Кабы не ты – ни в жисть бы нам до этой мельницы не добежать…

– Второй раз, – еле ворочая языком, сказал Федор. – Второй раз – и все в голову…

Взятие Ловчи и полный разгром её гарнизона были высоко оценены не только русской армией. Александр пожелал лично заслушать доклад светлейшего князя. Сдержанный Имеретинский, вкратце обрисовав ход сражения, все эмоции выразил в последней фразе:

– Героем дня был генерал Скобелев.

Фраза эта, попавшая в официальную реляцию и подхваченная газетами, обошла весь мир. К Скобелеву стучалась не только мировая слава, но и народная любовь.

Перед третьим штурмом Плевны русская армия была усилена тридцатью двумя тысячами румын. В предвкушении победы император соизволил лично наблюдать за сражением, а общее командование возложил на румынского короля Карла. Фактически, естественно, руководить штурмом обязан был командир шестого корпуса генерал Зотов, но так как вместе с Александром II прибыл и военный министр Милютин[49], и главнокомандующий светлейший князь Николай Николаевич, то не только единоначалие, но и просто чёткое управление войсками было утрачено ещё до начала сражения.

Генеральный штурм был назначен на 30-е августа. День этот был днём тезоименитства императора всероссийского, а посему о дне штурма знали все – и солдаты, и офицеры, и сам Осман-паша. Причём последний знал и готовился со всей свойственной ему решимостью, волей и пониманием психологии противника.

– Русские будут атаковать Гривицкие редуты, – сказал он на военном совете. – Дайте им бой, отступите и заприте их там перекрёстным огнём. И бросьте все таборы к Зелёным горам.

Наступление предварили четырехдневным артиллерийским обстрелом. Канонада приятно воодушевляла высоких гостей, но особых результатов не дала: турки успели глубоко зарыться в землю. Первыми это испытали на себе румынские войска. Они атаковали злосчастные Гривицкие редуты, уже обильно политые кровью костромичей в Первом штурме и солдат Вельяминова – во Втором. Союзники в конце концов ворвались-таки в редуты, понеся весьма ощутимые потери. Следовало немедленно подбросить резервы усталым и обескровленным колоннам, но князь Карл жалел свою молодую необстрелянную армию, Зотов – свою обстрелянную, и в результате турки отошли в полном порядке, тут же накрыв редуты сосредоточенным огнём.

Уже казалось, что сражение проиграно, что кровавые атаки не дали никаких результатов, что Осман-паша по-прежнему прочно удерживает позиции, умело оперируя резервами и усмехаясь в чёрную бороду. Казалось, но если бы… Впрочем, в итоге и там только «показалось», но показалось столь грозно, что турецкий главнокомандующий приказал срочно выводить обозы из Плевны. Осман-паша поверил в своё поражение, а русское командование так и не нашло в себе сил уверовать в собственную победу.

Ловченской группировке сама судьба указала наступать по тому самому пути, по которому во время Второго штурма атаковал маленький, по сути, сторожевой отряд Скобелева. Тогда Осман-паша был открыт с юга, но он был умен и дальновиден, и, зная тупое постоянство русского командования, не забывал об Ак-паше. Скобелева ждали не только регулярные части, но и два мощных редута, выросших у самых Плевненских предместий.

С вечера 29-го начался дождь, глинистая почва размокла, но перенести день ангела императора было невозможно. И пока именинник принимал поздравления, тысячи русских солдат и офицеров в насквозь промокших мундирах шли под картечь и пули, с трудом волоча облепленные грязью сапоги.