Здесь надо различить две вещи, а именно похвальбу самонадеянным знанием и бесплодное оправдание невежества. Касательно первого мы должны указать, что поскольку истины Бога и творения неисчислимы и в какой угодно из них имеется бессчетное количество степеней, то надлежит, чтобы всякий знал немногое, а потому никто не должен похваляться множественностью познанного. И поскольку наш разум так относится к величайшим [вещам], как глаза летучей мыши — к солнечному свету (как сказано ранее в соответствии со словами Философа), надлежит, чтобы мы знали достоверно лишь немногое; ведь то, что наш разум познает с легкостью, несомненно, весьма скромно и незначительно, а чем с большим трудом он мыслит [нечто], тем более благородным является то, чего он достиг. Но все то, что наш разум может помыслить и познать, должно быть недостойным того, во что ему изначально положено верить в силу собственной немощи (к таковому относятся Божественные истины и многие тайны природы, а также искусства, дополняющего природу, о чем изначально не может быть никакого человеческого разумения). И надлежит, чтобы в святых истинах славы и благодати [человек] достиг разумения с помощью опыта внутреннего просвещения, данного Богом, а к постижению тайн природы и искусства его привел чувственный опыт.

И куда меньше то, во что мы верим, чем то, чего мы не знаем. Например, тайны Бога и вечной жизни, которые в той или иной степени узрел апостол, когда он был восхищен на третье небо, не зная, в теле или вне тела, и которые таковы, что людям не позволено говорить о них[94]. И, равным образом, в отношении тварных вещей: несомненно, вследствие великой слабости нашего разума человек никогда не познает что-либо с абсолютной достоверностью, пока не узрит Бога лицом к лицу[95]. И даже если бы человек в этом смертном состоянии жил бессчетное число веков, он никогда не достиг бы совершенства мудрости в отношении количества познаваемого и достоверности познания. Ибо нет никого столь искушенного в природе вещей, кто бы достоверно знал все истины о природе и особенностях одной лишь мухи, и знал, каковы особые причины ее цвета, почему она имеет столько-то ног, а не больше и не меньше, и высказал бы познание относительно ее [отдельных] членов. Итак, человеку в этой жизни невозможно достичь совершенной мудрости, и крайне сложно достичь совершенства истины, и он склонен и расположен ко всяким ошибкам и пустым вещам. А потому человеку не следует восхвалять себя из-за своей мудрости и никто не должен возвеличивать и превозносить то, что он знает. Ибо таковое незначительно и малоценно по сравнению с тем, чего он не понимает, но во что верит, И куда меньше по сравнению с тем, чего он не знает. И поскольку сравнительно с тем, что человек знает, сохраняется бесчисленное множество того, что ему неведомо (и оно, без сомнения более значительное, благое и прекрасное), то безумен тот, кто превозносит себя как мудрого, и еще безумнее тот, кто выставляет свое знание напоказ как некое чудо и стремится распространить его….

Второй порок, который мы здесь исследуем, состоит в том, что невежество занимает место убеждения, но когда истина терпит поражение — это нечестие и чистый порок, а потому возрастает уродливость невежества и оно проявляется более отчетливо. Возрастает потому, что [невежество] стремится отдалить мудрость от себя и от других; а проявляется более отчетливо потому, что перед лицом Бога и людей оно [невежество], по суждению всех мудрых, становится очевидным со всей истинностью. Следовательно, поскольку тот, кто судит, обязан обладать знанием причин, то невежественный человек не имеет права судить о тех вещах, которые ему неизвестны. А поэтому, если он высказывает о них утверждения или отрицания, то его ведение не должно приниматься, напротив, ему следует еще более энергично противиться, ибо какое бы высказывание ни было основано на невежестве, оно не имеет силы авторитета. Поэтому даже если бы он [невежда] сказал истину, это было бы неправдоподобно. Ибо, как говорит Сенека в книге Об основных добродетелях, высказывание не имеет никакого веса там, где осуждает тот, кто сам должен быть осужден. Поэтому, когда мудрец из толпы, или истинный мудрец, или хороший человек, или святой утверждает либо отрицает то, чего не знает, а в особенности — оправдывая собственное невежество или являя кажущуюся мудрость, его в этом следует не поддерживать, но опровергать и спорить с ним, хотя бы в ином отношении он и был достоин всяческой похвалы.

И эту причину наших бедствий, наряду с прочими тремя, я особо упомянул для того, чтобы мы знали, что ныне, как и в иные времена, из-за одного только невежества отрицается, отвергается и опровергается много полезнейшего и совершенно необходимого для научных занятий самих по себе и в соотнесении с затронутыми выше четырьмя вещами[96]. И до того, как [я приведу] бесчисленные [примеры этого], которые более широко будут представлены ниже в отдельных разделах [моего труда, соответствующих частям] мудрости, я желаю теперь предпослать некое предварительное введение.

Хотя знание языков и математики наиболее необходимо для научной деятельности латинян (что было затронуто выше и будет более подробно] разъяснено в подходящем месте) и оно использовалось святыми людьми и всеми древними мудрецами, мы, современные люди, это знание отрицаем, отвергаем и опровергаем, поскольку не ведаем его и его пользы. Кроме того, если некие мудрецы и святые чем-либо пренебрегали, побежденные человеческой слабостью или же в силу разумных оснований, то мы в настоящее время упрямо и упорно отрицаем и отвергаем таковое, оправдывая наше невежество тем, что этим [знанием] пренебрегали святые и мудрецы, и, не желая признать, что в любом человеке, будь то святой или мудрец, мудрость далеко не совершенна, как ранее было многими способами ясно доказано, как на основании примеров и авторитетных высказываний, так и на основании рациональных аргументов и опыта. Кроме того, мы хотим учесть не только человеческую слабость, но имевшиеся у многих святых и мудрецов разумные основания, исходя из которых, в то время и в тех условиях они обходили вниманием много полезного потому, что люди использовали таковое неправильно, вследствие чего оно становилось большим препятствием для пользы и спасения. И, чтобы не стать причиной заблуждения для самих себя, и чтобы не возникло значительное препятствие для мудрости в силу того, что мы не понимаем путей святых и мудрецов так, как надо, мы можем учитывать многочисленные приведенные выше авторитетные высказывания святых людей и древних мудрецов, благочестиво и почтительно, но ради достоинства истины, которая предпочитаема всему, если святые и мудрецы высказывали нечто, что было привнесено человеческим несовершенством, нам необязательно сразу же следовать за ними в этих утверждениях или отрицаниях.

И мы не только знаем, что они дали нам совет и право поступать именно так, но видим, что они сами утверждали с большой настойчивостью то, что позже пересмотрели с большим смирением. Поэтому в прошлые времена в их [сочинениях] сохранилось сокрытым значительное несовершенство, так что если бы они дожили до наших времен, то исправили бы и изменили многое. Признаком этого, равно как и аргументом в пользу нашего основного положения, является то, что учители более позднего времени внесли заметные изменения в суждения святых и толковали их благочестиво и почтительно в том смысле, который не вытекает из буквального значения. Кроме того, святые крепко спорили друг с другом, остро атаковали и опровергали позиции друг друга, что нам неприятно видеть и что нам весьма удивительно. И это очевидно из писем святых Августина, и Иеронима, и многих других. В самом деле, Иероним сравнивает себя с утомленным быком с тяжелой поступью, имея в виду, что он состарился в трудах, посвященных Писанию[97], а Августин, который был моложе его, хотя и епископ, отвечал монаху, что поступь старого быка тяжела не потому, что он крепок духом, а потому, что стар телом…