Патристическую антропологию поэтому невозможно понять без знания триадологии. Бог в Своем бытии имеет Три Личности и общую для Них Божественную природу. То же самое открывается и в отношении человеческих личностей. Все человечество — это единая природа, как если бы это был один человек — первочеловек Адам[167], из которого все и произошли. Множество человеческих ипостасей имеет общую природу точно так же, как общую природу имеют Три Ипостаси Святой Троицы. Однако люди, в отличие от Лиц Святой Троицы, не чувствуют природного единения со всем человечеством — каждый ощущает свою индивидуальную природу независимой от всех остальных. Это результат грехопадения. Воссоединение людей на основе общей природы, возвращение к единому телу Адама осуществляется в Церкви. Но возвращение это возможно только через Нового Адама — Христа.

Чтобы яснее выявить смысл понятия личности, возникшего в каппадокийском богословии, Лосский противопоставляет его именно западному понятию индивид[168]. Личность — это то, что всегда остается за пределами всякого психо-соматического и социального контекста. Индивид — личность, проявляющая себя в контексте природных явлений, в нем же и через него она воспринимается.

В соответствии с антропологией восточной патристики энергиями, выявляющими личность, являются все инстинкты и психосоматические проявления человека. Природа может реализовываться лишь в ипостаси, вне ее она просто не существует. Личность же ипостазирует[169] природу тем, что воссоединяет в единственной и неповторимой экзистенции, в собственной инаковости и свободе все природные энергии: волевую, интеллектуальную, творческую, энергию пола и др[170].

Лосский подчеркивает, что личность-ипостась объединяет всего человека: его дух, душу и тело[171]. Через все это выражается личность и всем этим владеет, хотя может свободно замкнуться на своем владении, а может распорядиться им по-иному: отдать в дар другому — Богу и человеку. И только отдав, обретает подлинную природу всецелого человека.

Итак, личность призвана определять существование собственной природы[172]. Но после грехопадения ипостась замкнулась на свою природу, она в полном смысле стала "индивидом", она теснит и "урезает" себя. Напротив, личность, преодолевающая рабство природе, личность, которая не держится за нее как за единственный источник существования, личность, которая свободно вручает свою природу другому, — осуществляет свое предназначение, достигает единения с Богом.

Между тем западная схоластическая концепция первородного греха основана на антропологии, по сути дела, не знающей разделения личности и природы[173]. Вследствие этого индивидуализм падшего Адама стал восприниматься как норма. Подобная антропологическая модель сформировала специфическое западное мироощущение.

В свете антропологии восточных Отцов более понятным становится явление бессознательного в человеческой психике, с которым психиатры XIX в. сталкивались в основном в патологических проявлениях. Бессознательное состояние наступает тогда, когда по тем или иным причинам (сон, психические расстройства, гипноз, наркотическое воздействие и пp.) нарушается функциональная связь между природными энергиями личности (умом, волей, чувством, соматическими функциями).

Само сознание в человеке — только одна из энергий природы. Но когда оно отключено, остается лишь опыт, накопленный личностью, который составляет ее "энергийное" содержание. Оно-то и поименовано бессознательным. Последствие первородного греха в том и состоит, что, даже не осознавая того (то есть действуя помимо сознания), человек совершает эгоистический греховный выбор. Этим он нарушает первозданную связь своей личности с общей человеческой природой, разрывая ее единство, отгораживая от нее свою маленькую индивидуальность.

Если грешит человек по большей части бессознательно, то покаяние — преодоление греха — может быть только осознанным. Слово покаяние, в греческом оригинале — μετάνοια, означает именно изменение ума, сознания. Проблема в том, что растройство между природными силами в первородном грехе столь глубоко, что сознание человека бессильно обеспечить тотальный контроль над всеми проявлениями его личности. И человек был бы безнадежно обречен, если бы не Христос! Человек был бы обречен либо на безрадостный, а чаще мучительный мрак эгоистического одиночества, либо на бесконечную и безуспешную борьбу сознания с другими природными энергиями: волей, чувствами, телесными инстинктами. В реальности, правда, эта борьба рано или поздно кончается самоуспокоением… Человек был бы обречен на пребывание во мраке греха, если бы не тайна Церкви, созданной Спасителем мира!

В Церкви, стержень которой — установленная Христом Евхаристия, сознание человека сконцентрировано в первую очередь на Личности Самого Христа, открывающей Себя за литургическим Благодарением, и только во вторую очередь — на своей внутренней духовной борьбе[174]. Собственно в акте предельного доверия, которое возможно только к самому Любимому, человек признается Ему в своей неспособности удержать под контролем свои мысли и чувства. Только такая установка сознания открывает, в чем, в сущности состоит вред греха. Он в том, что грех пеленой невыносимого отчуждения закрывает от человека Христа даже в том случае, если прежнее его общение со Христом было необычайно глубоким и радостным.

Более того, как мучительный опыт греха приходит к человеку неосознанно и осознается в лучшем случае постфактум, так и Евхаристия способна приносить опыт радости, приходящей помимо сознания. На этом основано, в частности, причащение младенцев и больных, лишенных здравого рассудка, которое практикует Православная Церковь. Отсутствие осознания не препятствие соединению со Христом, препятствие — это, напротив, сознательное противление Ему. Поэтому "бессознательное", понимаемое как нравственно наполненные переживания и волевые импульсы, не фиксируемые сознательной рефлексией, для традиционного христианского понимания представляется необычайно важным.

Понятие фрейдистского "бессознательного" было сформулировано при изучении прежде всего клинической истерии и изучено на "материале", который содержал лишь сексуальные "комплексы". В результате психоанализ оказался совершенно однобокой психопрактикой, отождествляющей бессознательный опыт с подавленными половыми влечениями, именуемыми на языке христианской аскетики страстями.

Позитивистское и фрейдистское понимание "бессознательного" существенно отличается от патристического. Позитивисты не замечают нравственного аспекта того содержания личности, которое они именуют "бессознательным". В лучшем случае вpачи-позитивисты различают болезнь и норму, то есть способны лишь констатировать те расстройства психики, которые сопровождаются сильным душевным страданием. Однако позитивистская установка заставляет их все негативные состояния подсознания воспринимать в качестве pеальности, не подлежащей нpавственной оценке. Такая оценка, в самом деле, может быть совершена только в перспективе Вечности, от чего отказывается позитивизм.

Для ученых-позитивистов, с которыми в свое время спорил Фрейд, бессознательное — это воспоминание, сохраняющееся в памяти человека, в то время как он об этом не подозревает[175]. При этом бессознательное, то есть наше прошлое, постоянно определяет нашу жизнь, хотя мы этого не замечаем. Один из психологов, предшественников Фрейда, Рише приравнивал к бессознательному действие вообще всех инстинктов. "Представьте себе, например, кукушку, — пишет он, — которая подкладывает свои яйца в чужие гнезда. Когда кукушка делает это, ей кажется, что она действует по собственному побуждению, ведь она, конечно, никогда не видела, чтобы так поступала другая кукушка <…> хотя она и не знает причины своих действий, эта причина всецело их определяет"[176].