Увы, каких-то "чудодейственных" средств, "снимающих" гнев механически, без тяжело дающихся внутренних усилий, здесь нет. Если так, то куда должна направляться внутренняя борьба с гневом? То, что в этом случае советует преподобный, также не ново и уже знакомо. Надо примириться. То есть действительно, на самом деле принять в свое сердце человека, который вызвал в душе бурю негодования.

За этим стоит глубочайший акт общения личности человека с иной личностью. Человек, ощущающий в себе неисчерпаемую красоту образа Божия (а на интуитивном уровне свое "величие" чувствуют все) должен признать такую же личностную глубину в другом человеке. Он должен признать в нем такую же богоподобную личность, какой ощущает себя сам, признать, что Бог любит и его крестной голгофской любовью как всякого человека. Он должен почувствовать, насколько не соответствует его мелочный гнев величию того, против кого он вспыхнул. И должен, как говорит авва Дорофей, отдать искренний поклон прощения… И тогда кровоточащая рана страсти, образовавшаяся в его собственной душе, будет уврачевана.

Но и здесь остается опасность. "Иной <…> сделав поклон, исцелил этим гнев, — продолжает авва Дорофей, — …была у него рана, и он приложил пластырь <…> Но она еще не совершенно зажила". От малейшего прикосновения рана возобновляется. И тогда "огонь" раздражения и гнева может перегореть в "золу" злопамятности.

Злопамятность тем и опасна, что в ней нет столь остро переживаемого смятения, которое нельзя не заметить, в ней, напротив, всегда остается "ровный" фон болезненной ненависти. К ней человек может привыкнуть, может ее не замечать и не помнить, но как только на горизонте общения появится тот, кто явился предметом этой "злой памяти", она сразу же даст о себе знать…

Такую страсть, ставшую уже привычной частью тебя самого, труднее всего изгнать из своей души. И здесь преподобный авва Дорофей прямо предупреждает, что от злопамятности "человек не освободится, если не прольет крови своей". Что это значит, в чем должна состоять борьба со страстью злопамятности? Предстоит действительно тяжелая борьба, если потребна сила духа воина, продолжающего сражение, несмотря на ранения, — "проливающего кровь свою".

Но по сути дела и в этой борьбе трудно усмотреть что-то "особенное" и героическое. Это обычная борьба с привычкой, требующая постоянного неусыпного внимания к себе, чтобы ей противостоять. Это внимание к тому, какие чувства проносятся в моей душе, открытой, как поле, всем ветрам и непогодам… Авва Дорофей поэтому и говорит, что усилия против злопамятности заключаются в старании "не питать ни одного помысла в сердце своем…".

Если извлечь максимальное назидание из сравнения страсти с раной на теле человека, то злопамятность — рана, слегка зажившая лишь на поверхности. Поэтому "…так должно подвизаться, — учит преподобный, — чтобы очистить совершенно и внутренний гной <…> Молясь от всего сердца об оскорбившем…". Вот теперь указано точное средство! Это молитва. Человек ставит себя перед судом Божиим. Он сознает безмерность Божией любви к себе и также к тому, из-за которого в силу мелочных, ничтожных причин сердце наполнилось тьмой огорчения, лишилось света и радости любви Божией… "Таким образом человек и молится за брата своего, а это есть знак сострадания и любви, — поучает авва Дорофей, — и смиряется, прося себе помощи, ради молитв его: а где сострадание, любовь и смирение, что может там успеть раздражительность, или злопамятность, или другая страсть?".

Как опытный наставник, авва Дорофей знает, что объяснить что-либо на словах, особенно если это — внутренний опыт сопротивления искушениям, очень трудно и даже совсем невозможно, если у человека нет хоть сколько-нибудь похожего собственного опыта. Он просто не поймет, о чем идет речь! Поэтому процесс развития злопамятности в человеческой душе авва Дорофей иллюстрирует параллелью, взятой из обыденности, с которой знакомы все.

Первый этап конфликта — смущение — авва Дорофей сравнивает с раскаленным угольком, какой можно выгрести из догорающего костра. Даже самый крошечный тлеющий уголек может послужить причиной большого пожара: "Кто разводит огонь, тот берет сначала малый уголек: это слово брата, нанесшего оскорбление". Погасить эту искру пока еще совсем не трудно, да она и сама быстро погаснет, если не попадет в горючее вещество: "Если бы ты перенес малое слово брата твоего, то погасил бы, как я уже сказал, этот малый уголек". Но если вместо того, чтобы дать искре погаснуть самой, бросить ее в легко воспламеняемый материал, то от нее разгорится (пока еще слабый) огонек: "Если же будешь думать: "зачем он мне это сказал, и я ему скажу то и то, и если бы он не хотел оскорбить меня, он не сказал бы этого, и я непременно оскорблю его", — вот ты и подложил лучинки, или что-либо другое, подобно разводящему огонь, и произвел дым, который есть смущение".

Итак, когда солома или дерево начали тлеть и дымиться от упавшей искры, но еще не воспламенились, это в образной системе аввы Дорофея — смущение: "оно начинает, как мы сказали, дымиться и бросать искры…".

Для этого этапа развития греха авва Дорофей приводит и другой, уже упоминавшийся, весьма убедительный пример из окружающей природы: "…отсекайте страсти, пока они еще молоды <…> иное дело вырвать малую былинку, и иное — искоренить большое дерево".

Если первый этап развития конфликта авва Дорофей сравнивает с тлеющим угольком, попавшим в воспламенимую среду, то нетрудно угадать, о чем он будет говорить дальше. Однако опытный наставник улавливает и эту тень разочарования на челе ученика, отгадавшего весь замысел. От пламени, оживляющего очаг или взметнувшегося над костром, он вдруг переходит к жару совсем другого рода: "…от сего самого стечения и, так сказать, столкновения помыслов согревается и разгорается сердце, и происходит воспламенение раздражительности…". "Не увлекайся и не забывай, — как бы говорит он, — что и "искра смущения", и "огонь в сердце", да и само слово "раздражительность" — это только метафоры, словесные модели духовных состояний, которые иначе чем через внешние аналогии и не передашь…".

"Вот как происходит раздражительность… — продолжает он. — Если же ты продолжаешь смущать и смущаться, то уподобляешься человеку, подкладывающему дрова на огонь и еще более разжигающему его…".

"Также когда возгорится раздражительность, если он и замолчит, но будет продолжать смущаться и возбуждать себя, то он делается, как мы сказали, подобным тому, кто подкладывает дрова на огонь…".

Итак, раздражение — это когда искру смущения раздувают и разгорающийся огонь снабжают "топливом". Но это еще не все: далее на третьей стадии последует гнев: что же приводит к нему? "Если же ты продолжаешь смущать и смущаться, то уподобляешься человеку, подкладывающему дрова на огонь и еще более разжигающему его, отчего образуется (много) горящего уголья, и это есть гнев". Все те же "дрова", тот же горючий материал, подбрасываемый в тлеющее раздражение, приводит к тому, что "полыхнет" пламя гнева!

Что служит топливом для возгорания гнева? Из слов аввы Дорофея явствует, что "когда возгорится раздражительность, если он <брат> и замолчит, но будет продолжать смущаться и возбуждать себя, то он делается, как мы сказали, подобным тому, кто подкладывает дрова на огонь, и они горят, пока наконец образуется много горящего уголья". "Горючее" гнева — все те же смутительные помыслы, распаляющие в душе эту страсть.