— Шерешевского, говорите… Знавал я одного такого Шерешевского, ну и типчик был, скажу я вам, карманы резал, как бог.

— Да нет! Это, наверно, не тот. Был такой уникум. Шерешевский. Такие люди рождаются раз в тысячу лет. Обладал феноменальной памятью. Помнил все дни своей жизни. До мельчайших подробностей. То есть помнил по часам, даже по минутам. Потрясающий был человек! Подайте, пожалуйста, полотенце. Спасибо. Да, удивительный был человек, память фантастическая! И у вас, похоже, такая же память стала. Как называлась та улица? Курвахамобосратгад?..

— Кунгстрадгардгатан, — отчеканил Грызь.

— Как-как?

— Кунгстрадгардгатан.

— Силы небесные! Кто это может выговорить? Весь язык звучит, как одно сплошное нескончаемое ругательство. Не позавидуешь этим шведам. Несчастные люди. Это ж надо! Всю жизнь говорить на таком языке! Подумать только, они ведь на этом языке не только говорят, но и думают! Представляете, какие у них могут родиться мысли? И так всю жизнь! Тут одного-то слова толком не выговоришь, а они из таких слов составляют целые фразы и обмениваются ими, словно в лаун-теннис играют, то есть не только говорят, но и понимают то, что слышат в ответ! Как у них головы не отвалятся! Непостижимо! Это же издевательство, подвергать язык и уши таким испытаниям на прочность! Впрочем, возможно, такой ужасный язык им ниспослан в наказание за что-то… — разглагольствовал старина Гарри. — Чёрт вас возьми! Закончите вы когда-нибудь живописать трогательную историю о превращении вас из постового милиционера в опекуна нобелевского лауреата?

— Слушаюсь, Гарри Анатольевич! Короче, на мое счастье, это был кортеж премьера. Не знаю, что было бы, если бы я попытался остановить кортеж президента. Наверно, меня бы не пощадили… А тут на следующий же день в реанимацию нагрянул помощник премьера и предложил мне работу, которой я мог бы заняться после выздоровления и о которой я и мечтать не мог. И показал приказ о присвоении мне внеочередного звания полковника.

— От души поздравляю!

— Спасибо.

— И что это за работа?

— Работа как работа. Ежегодно сопровождать нобелевских лауреатов до Стокгольма и обратно…

Старина Гарри с уважением посмотрел на полковника.

— А когда я выздоровел, — продолжил Грызь, — меня прикомандировали к вам.

— Вы хотите сказать, что наша встреча случайна?

Грызь пожал плечами.

— А чёрт его знает. Вероятно, случайна.

— Послушайте, Петр Петрович! Вы не знаете, почему среди нобелевских лауреатов нет имён создателей новых видов вооружения? Награждают же у нас старика Калашникова орденами и медалями за то, что он создал автомат, из которого были убиты миллионы людей… Как это, наверно, здорово, изобретать оружие, которое потом снесет башку какому-нибудь несчастному афганцу или израильтянину. Конечно, заслуги Калашникова перед страной велики, и автомат превосходный… но как подумаешь, жутко становится… словом, ведь изобретатель, конструируя оружие, не может не думать о том, что он, в сущности, планирует убийство. Из его автомата убито людей больше, чем погибло при бомбежке Хиросимы и Нагасаки. Оружие должно убивать как можно больше людей, это понятно, в этом смысл боевого оружия. Но награждать за это… я думаю, это в высшей степени безнравственно. А Калашников изобретает сатанинский автомат и становится национальным героем. В двадцать первом веке…

— То, что вы говорите, можно объяснить лишь похмельным синдромом… Простите, но вы демагог!

— Вы думаете, я обижусь? Да, я демагог! И горжусь этим…

После бритья, душа и двух стопок виски с горячей и острой закуской старине Гарри стало настолько хорошо, что он приступил к процедуре одевания.

Полковник стоял у окна и жевал соленый сухарик.

Когда он увидел, во что облачился Зубрицкий, то замер с открытым ртом.

— Вы что, собираетесь в этом ехать в Москву?

Старина Гарри стоял вполоборота к огромному зеркалу. Он приосанился и стал рассматривать себя самым внимательным образом. Из зеркала на него с надменным видом взирал пожилой мужчина, облаченный в черную фрачную пару.

— А что? Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы отправиться в родные пенаты в таком виде. Мне кажется, я никогда так хорошо не выглядел. Я одет по моде и выгляжу весьма презентабельно. Хотя фрак немного и помят… Может, отдать его в глажку? Как вы думаете, еще успеем?

— Знаете, на кого вы похожи? На подвыпившего уличного жонглера, забывшего наложить на лицо грим из серебристой пудры. Не хватает только обручей, стеклянных шаров, булав и котелка на голове…

— Котелок? Это мысль! Не знаете, где его можно приобрести?

— И ещё…

— Ну?..

— Шведские газеты пишут…

— Господи, да вы ещё и шведский язык выучили?!

— Пришлось… — потупился Грызь.

— И что ж там пишут?

— Описывая церемонию вручения вам Нобелевской премии, обозреватель "Афтонбладет" не удержался от злорадства. Он написал, что о вашем выходе на сцену изумленный зал узнал, когда за кулисами раздался цокот, предвещавший победоносное появление нобелевского лауреата верхом на кобыле. Оказывается, это вы так цокали подковками!

— Что ж тут удивительного? Я всегда оснащаю каблуки железными подковками. Подковки — это очень практично: каблуки не снашиваются. А звук, который они издают при ходьбе, отлично действует на меня, хочется…

— Хочется скакать? — съязвил Грызь.

— Нет, правда, это постукивание подковок придает мне уверенности. Как-то даже дисциплинирует меня. Призывает к порядку. Особенно это помогает после пьянки. Представляешь себе, что ты не какой-то занюханный завлаб, поутру плетущийся на работу, а лихой гусар, танцующий мазурку с прекрасной дамой.

— Все это так, но все подумали, что организаторы без ведома короля изменили привычную и давно всем осточертевшую процедуру награждении и решили орнаментировать ее появлением на сцене непарнокопытной животины, чтобы как-то расшевелить полусонный бомонд. Вы вылетели на сцену, сделали по ней два круга и застыли перед королем. Никто и подумать не смел, что нобелевский лауреат будет носиться по сцене и громыхать копытами, как цирковая лошадь…

— Весьма остроумно!

— Журналист еще заметил, что никто не ждал о вас столь короткой нобелевской речи.

— Вот же врун! Да все только и мечтали, чтобы я побыстрее закруглился.

— После того, как вам вручили медальку, вы выпалили сварливым тоном: "Как говорится, лучше поздно, чем никогда…", подмигнули королю и стремительно удалились.

— Вы забыли сказать, что я сорвал заслуженные аплодисменты от благодарной публики!