— К чему, к этому?..
— Не знаю… К черту лысому, вот к чему. Или — к абсолюту, как его понимает Всевышний. Или кто-то, кто подменяет Его в данный исторический период на посту Верховного Главнокомандующего Вселенной. Вполне возможно, что это Сатана… Скажу тебе по секрету, с годами во мне все более и более зреет убежденность в том, что этот наш мир, мир, в котором мы родились и в котором скоро подохнем, не главный. Когда я смотрю вокруг себя и вижу вместо лиц застывшие маски, то убеждаюсь… словом, это всё неспроста. Человечество выработало свой ресурс: не сумев выполнить план по производству выдающихся людей, оно с позором сходит со сцены мировой истории. Оно агонизирует. Толпы затоптали гениев! — вскрикивает Тит и поднимает руку, лицо его красно, глаза сверкают. — Не оправдав чаяний Создателя, человечество бесславно финиширует, оно вот-вот завершит круговорот жизни на земле. Мы стоим перед итогом, концом всего. Конец близок. А перед концом человечество превратится в однородную безликую массу. Превратится и не заметит этого. И внезапное исчезновение крупных личностей — это знак, сигнал всем нам. Надо готовиться!
— К чему?.. — пугается Раф.
— Глупый вопрос. К переходу в иной мир… В иной, то есть в главный… И — в массовом порядке!
— Если ты о смерти, то я никогда не буду к ней готов… — хмурится Раф.
— Тебя отправят в нужный час и не спросят.
— Типун тебе на язык…
— Отправят, отправят, ещё как отправят.
— Вот так наслушаешься тебя и до утра не заснёшь. Вернусь-ка я лучше к критике нашей молодежи. Это занятие представляется мне плодотворным и безопасным. Ты заметил, Фомич, что они, эти современные Митрофанушки, какие-то равнодушные, занудные, пресные, двуцветные, приземленные, без полета?
— Во-во, и я о том же! Нынешние герои парят не на орлиных высотах, а на уровне фонарных столбов, и клюют не кровавую пищу, а говно. А человечество тем временем с радостной песней марширует к пропасти…
Тит и Раф временами забывают о полемике и, если того требует ситуация, слаженно поют одну и ту же песню.
— Помнишь того знаменитого пьяного запорожца, которым любовался Бульба? — Раф, говоря это, даже причмокивает от удовольствия. — Помнишь описание его алых дорогого сукна шаровар, которые были запачканы дегтем для показания полного к ним презрения? Я спросил моих юных литераторов, зачем новые шаровары измазаны козаком, причем измазаны явно умышленно? Будущие гении думали долго. Наконец один высказал предположение, что, по всей видимости, козак глуп и не рачителен, коли он столь наплевательски относится к дорогостоящим вещам. Другие с готовностью его поддержали. Им и в голову не пришло, что Гоголь живописал одну из национальных русских черт. Козак к деньгам, богатству, а также к жизни — чужой и собственной — относился так же, как к своим шароварам. Это и привлекает в нем! Он не сер, не скучен, его главная добродетель — это отчаянная удаль, жажда живой жизни, бесшабашность, готовность к поступку! Кроме того, мои великовозрастные несмышленыши смешивают реальность с вымыслом. А тут еще всякая бредятина вроде "Властелина колец", "Гарри Поттера" и "Ночного дозора", от этого мусора у них вообще башня едет… Они с упоением читают Ричарда Баха, Коэльо, Донцову, Акунина, Бушкова…
— На вкус и цвет — товарищей нет…
— Эту максиму придумали глупцы! Надо различать, где искусство, а где — подделка под него! — с пафосом восклицает Раф и поднимает указательный палец.
— Подскажи, каким образом?
— Ну, издаются же специальные журналы по теории литературы, по истории живописи, кроме того, существуют в мире искусства искушенные знатоки и тонкие ценители, профессиональные эксперты, наконец…
— Почему я должен почтительно выслушивать мнение какого-то надменного эксперта-сноба, поднаторевшего в салонных спорах, и не доверять вкусу человека из народа, например, кузнецу или сантехнику?
— А потому что пока кузнец ковал лошадей, а сантехник с вантузом наперевес штурмовал засор, эксперт изучал горы специальной литературы…
— Неубедительно! Почему я должен доверять горам литературы? Объясни! Зачем вообще написаны эти монбланы искусствоведческих исследований?
— Чтобы было легче ориентироваться в том беспорядке, который человек сам же и затеял. Чтобы не запутаться во всем этом бедламе и была придумана шкала непререкаемых ценностей, так сказать, абсолютных критериев, с помощью которых…
— С помощью которых высоколобые интеллектуалы дурят народ! Я говорил, говорю и буду говорить: на вкус и цвет — товарищей нет!
— Глупцы и безграмотные лентяи всего мира объединились и изобрели эту банальную поговорку, чтобы легче было отстаивать свое право говорить вздор!
— "Всё это вздор. Нельзя знать того, что будет, и к тому же вы ни разу не были на небе, почему же вы знаете, что будет с луной и солнцем? Всё это фантазии". Помнишь ту расфуфыренную чеховскую матрону, олицетворяющую вселенскую глупость? — Титу страшно лень вести никчемную перепалку, он бы с радостью забылся сном, и он делает усилие, чтобы не уснуть прямо в кресле. — Милый ты мой Рафчик, я бы так не кипятился, — медленно произносит он. От сдерживаемой зевоты у Тита сводит скулы. — По-моему, это даже хорошо, что с ведома Царя Небесного на свете развелось так много дураков. С дураком чувствуешь себя комфортно, уверенно. Мне лично дурак нравится, — Тит не удерживается и зевает, — основательный, крепколобый дурак, сам того не ведая, возвышает меня в моих же глазах. Своей дуростью он оттеняет как любое из моих несметных достоинств, так и любой из моих немногочисленных недостатков, подтягивая их до уровня добродетелей.
Раф продолжает горячиться.
— Они не понимают элементарных вещей. На днях одна моя студентка, когда я какого-то х… завел речь о Пунических войнах, спросила, а что такое война? Как это так — ничего-ничего, и вдруг война?.. Война — это что, когда одни люди стреляют в других людей?
— Вот тут я с тобой не согласен! Совсем не плохо, если чистая, наивная девочка не знает войны… тем более Пунической.
— Я же не об этом… Дело в другом. Они примитивны, глупы, не развиты. В них есть что-то ботаническое…
— Боже правый, я тобой любуюсь! Сколько жара, экспрессии, темперамента! Кстати, уж не мы ли повинны в том, что они стали такими? Какими мы их воспитали, такими они… — Тит снова с тоской оглаживает живот. — А ты, однако, молодец! Давно я не видел тебя таким распетушившимся! Вот что значит вести здоровый образ жизни и соблюдать режим: не есть после шести, рано ложиться спать и, самое главное, с бабой…
— Тебе всё шутки. А эта молодёжь… Легко пенять на воспитателя… А я уверен, каждый должен отвечать за себя. Ты говоришь, какими мы их воспитали… А у них что, не должно быть своей головы на плечах? Нечего перекладывать ответственность на кого-то, кто тебя, якобы, как-то не так воспитывал… Ты понимаешь, они убеждены, что человек только тогда человек, когда он молод. Едва тебе перевалило за пятьдесят, всё: шабаш, finita la commedia. Для нынешних молодых людей старики — это если и люди, то люди другой породы. Какой-нибудь желторотый сосунок берётся судить о предыдущих поколениях, ничего не смысля ни в истории, ни в людях, ни в искусстве. А в предшествующих генерациях могучие самостоятельные личности составляли серьезный процент. Нынешний молодой человек этого не знает. Но судит! Для него вся история человечества началась тогда, когда он родился. До этого святого и чистого мгновения в мире почти ничего не происходило, была сплошная тьма. Но он — судит! И свысока, снисходительно осуждает. Один такой критик, видно, случайно обмишурившийся при выборе собеседника, недавно разоткровенничался со мной. Какие же, говорит, всё-таки скучные люди в этой "Войне и мире", всё говорят, говорят и слишком много думают… Ему невдомёк, что ни один из этих "скучных" людей не сел бы с критиком за один стол. А если бы и сел, то умер бы от тоски.
