— Ты уже сейчас должна знать, что ждет тебя в супружеской жизни.

Марта уставилась на обнаженного Рафа.

— Ты не мог бы чем-нибудь прикрыть срам?

Рафу опять подтянул живот и выпрямил спину.

— Не понимаю, почему я должен закрывать то, что просто вопиёт о блистательной виктории?! То, что ты видишь здесь, вот тут, спереди, на дециметр ниже священного пупка, это то немногое, что мне не стыдно продемонстрировать всему миру как образец правильного и рационального отношения к живой жизни. Я всегда был верным и последовательным поклонником Эроса. И эта преданность отразилась на моем детородном органе! Взгляни, это же произведение искусства. И не сказка ли, что он всё еще находится в рабочем состоянии! И сегодня, когда у большинства моих ровесников всё осталось в прошлом, он продолжает служить мне верой и правдой! И это после пяти десятилетий жесточайшей эксплуатации! Так стоит ли прикрывать то, что надо выставлять как восьмое чудо света на всеобщее обозрение в публичном месте? На мой взгляд, я бы хорошо смотрелся в антропологическом музее имени Герасимова или в Прадо, рядом с каким-нибудь мраморным древнегреческим истуканом, лишившимся этого органа еще до нашей эры. От истинных ценителей искусства не было бы отбоя!

— Ты никогда не задумывался над тем, что обнаженный мужчина выглядел бы куда более совершенным и привлекательным без этой штуки, что нелепо болтается у него между ног?

— Нет, не задумывался. И тебе не советую. Так ты выйдешь за меня замуж? Сейчас модно выходить за стариков.

— В таком случае я старомодна.

Раф пристально посмотрел на Марту. С этой девчонкой не соскучишься. Это точно. Но она ему… нравилась. Он почувствовал, что его сердце учащенно бьется. И бьется не так, как оно билось в прошлом году под Сочи, когда он пешедралом карабкался в крутую гору, а так, как оно билось полвека назад, когда юный Раф в припрыжку направлялся на первое свидание.

А фамильярность Марты, успокоил он себя, не более чем свидетельство не замечаемой ею ужасающей разницы в возрасте. Она говорит ему "ты", потому что считает Рафа своим ровесником. Хотя бы на время завтрака.

Посмотрим, как эта очаровательная нахалка будет себя вести потом, когда набьет свою юную утробу яичницей на сале и поджаренным хлебом.

Пока Марта управлялась с завтраком, Шнейерсон сидел напротив и, подперев подбородок руками, разглядывал ее.

— Ты вчера была крайне бестактна, — проворчал он, — ты спросила, сколько мне лет… Тогда я как-то вывернулся. Сейчас отвечу. Мне нечего стыдиться, мне семьдесят.

— Ты хорошо сохранился…

Раф приосанился.

— Ты тоже. Но мне… семьдесят!

Ответом ему была недоумевающая улыбка красавицы.

— Ты слышишь, семьдесят! — громко повторил он.

— Какой реакции ты ждешь от меня? Хочешь, чтобы я бухнулась в обморок? Или принесла совок, веник и ведерко?

— Совок, веник и ведерко? Зачем?..

— Чтобы подбирать сыплющийся из тебя песок.

Раф в четвертый раз, уже тихо и печально:

— Мне семьдесят…

— А выглядишь на все сто.

— Что-о?!!!

— На сто процентов…

— То-то же!

— Больше восьмидесяти тебе не дашь…

— Час от часу не легче!

— Мне тоже, знаешь, не восемнадцать… Мне двадцать восемь.

У Рафа глаза полезли на лоб. Позвольте, что надо делать, чтобы выглядеть столь юно?

— Выглядишь ты как раз на восемнадцать. Это не комплимент. Это признание факта. Подтяжки? — со скорбным участием спросил он. — Но от этого же остаются шрамы на затылке. И за ушами. Я видел у Германа… вернее, у его жены, бывшей…

— Когда мне будет семьдесят, мне тоже будет казаться, что все, кому меньше тридцати, выглядят на восемнадцать…

— Весьма мудро, весьма, — после паузы признал Раф. — Ты умна. Не по летам. И меня это не радует. Напротив, меня это настораживает. Теория и практика повседневной жизни подсказывают мне, что в жены ты не годишься. Именно из-за этого: из-за ума. Сожалею, но с прискорбием должен признать, что я в тебе ошибся. Поэтому я беру свое неосмотрительное предложение назад. Увы, повторяю, ты слишком умна. Жена же должна быть безмерно глупа — это залог семейного счастья. Умные люди всегда женятся на дурах. Ибо знают, что ум хорошо, а два — это уже перебор. Итак, жена отпадает… В то же время мне совсем не хочется тебя терять. Куда же мне тебя определить? В постоянные любовницы? Не выгодно, ты слишком много ешь, а я своекорыстен и порядком скуповат… Ах, если бы я был королем! Я бы предложил тебе роль фаворитки. Это и почетно и приятно… Но я не король. Остается роль друга. Вот тебе моя рука!

— Дай лучше чего-нибудь к чаю, скопидом! Варенья или каких-нибудь конфет.

— Это не просто, придется за помощью обращаться к прижимистому соседу, который имеет свое мнение обо мне, и это мнение говорит не в мою пользу. Мой беспокойный полуночник-сосед — страшный сквалыга и скандалист, он ничего не даст. И все из-за бессонной ночи, в которой повинны мы с тобой. Удовлетворись призрачной надеждой в неопределенном будущем полакомиться сладкой булочкой с ореховой начинкой. Теперь ты поняла, как была недальновидна? Отправляться налегке в наше развеселое время на рандеву с пожилым…

— С полуживым?.. — Марта делает вид, что ослышалась.

— С пожилым!!! — орёт Раф. И уже спокойней: — С пожилым, небогатым любовником… Это крайне неосмотрительно. В следующий раз не забудь прихватить с собой небольшую тележку с провизией…

— Если бы я знала, что ты такой скаред…

— Что бы это изменило? Всё равно ты оказалась бы в моих лапах…

— Я голодна!

— Ну, ты даешь! Смолотила полную сковородку…

— Мой молодой организм нуждается в обильной, высококалорийной пище! Я есть хочу!

— Поскольку по причине сумеречного состояния души, отягощенного маниакально-депрессивным психозом, сегодня мне и тебе не до занятий неточными науками, — Раф бросает взгляд на стенные часы, — и поскольку мы с тобой уже кругом опоздали, значит, институту придется обойтись без лучшего своего профессора и самой очаровательной своей студентки. Поэтому предлагаю спуститься вниз, поблизости есть небольшой ресторанчик, где ты продолжишь трапезу, а я чего-нибудь выпью. Ты согласна?

— Я должна переодеться…

— Я думаю, нам не стоит затруднять себя процедурой переодевания: можно пойти прямо так: ты в халате, я в чем мать родила. Никто ничего и не заметит. Такие симпатичные настали времена, когда всем стало на все насрать… Прости, любовь моя, мне сию лексическую шалость.