— А я вот с утра тут не жравши, — неожиданно грохнул по столу кулаком Прохор. — Ордынкой, что ли, в океан ходить будем? Старики будут? Нам-то чего заливать? Тебе люди в Ордынке чего сказали? Чего ты убег? Или деньги, может, есть у колхоза, чтобы океанский сейнер купить? — Прохор махнул рукой и встал.

— И тоже верно, — кивнул секретарь райкома. — Вот она и есть, дезориентация. Не старикам же в океан?.. Ну ничего, Прохор Иванович, отвезем тебя домой на машине, — добавил он.

— А если рыбаков гнать от берега, если дома заколачивать, — проговорил Прохор, насупившись, упершись здоровым своим глазом куда-то в пространство, — души сперва людям позаколачивать надо… Вот что. Сперва души, потому — сызмальства… А про Симохина тоже травить чего, — почти угрожающе наклонился он над Степановым. — Не убивал он. И точка. Я знаю. И никакой не уголовник, а сам на крючок сел, когда попал на лиманы. Вот за то его и подсекли, что сел. А умней был бы — дом бы себе построил, а не конуру эту кирпичную, для кого — неизвестно. Так вот ему и надо. Да и чего тут языком молотить? Ну, заколачивай! — И, зыркнув своим глазом, махнув рукой, как плетью, он зашагал к двери и, уже толкнув ее, повернулся к нам: — Курева мне еще купить надо. И рыбаки на Ордынке дожидают…

Я извинился и быстро вышел за ним.

— Прохор Иванович! — окликнул я.

Он сошел на несколько ступенек, неожиданно застыл, повернув ко мне слепую, всегда страшную половину своего лица, словно о чем-то подумал, и начал спускаться дальше.

— Ладно, ты на сегодня иди, Виктор Сергеевич, — сказал мне секретарь райкома, когда я вернулся. — Папка твоя, что ли?.. Я тут вот что понял. Как бы мы за деревьями леса не проглядели. Ты про войну лекции читаешь, а надо тебе, надо нам еще и вот про эту нашу войну читать. А то мы с этой рыбой, я вижу… Будет рыба, а человека вот вдруг не будет. Души надо некоторым расколачивать. Вот и Прохору Мысливцеву тоже. Да я-то знаю его. Сгоряча он. А ведь понять и так можно: океанский сейнер будет, а уж с этим морем вроде бы конец. Вот и товарища в Ордынке чуть не побили, В общем, готовь к активу лекцию об отношении человека к природе, а сейчас мы тут вдвоем закончим. Товарищ Степанов мне рассказать хочет, как его колхозники в Ордынке встречали. Да мне еще кабинет проветрить надо.

Степанов взглянул на меня глазами, полными сожаления. Он словно прощал меня. Однако в этом кабинете он вряд ли чувствовал себя уютно. Его отрава обернулась против него же. Но он как будто другого и не ждал.

Когда я уже подходил к автобусной станции, мимо меня прошуршала большая, сверкающая чистотой черная машина. Это, наверно, и был секретарь крайкома.

На этот раз в автобусе сидел другой шофер, не Кириллов. Открылось море, и с каждой минутой моя папка мешала мне все больше. Не опрометчивый ли шаг я совершал? Пока меня дотрясло до Тамани, я взвинтил себя так, что решил и не показывать Вере рукопись и даже не заговаривать о ней. Ведь вез-то я эти страницы ей только потому, что растерялся. И конечно же, обязан был сам выбраться из своих же «Лиманов»… Впрочем, не была ли эта папка убедительным и как будто безобидным для души предлогом, чтобы снова увидеть Веру, словно и не было того последнего нашего вечера и ее приказывающего и одновременно испуганного голоса: «Уезжайте. Да садитесь же вы наконец…» Имел ли я право спросить, что произошло с ней в тот вечер?

Вера не ждала меня на остановке. Все так же в тени под деревом сидела старуха, торговавшая семечками, и знойно сверкал на вечернем солнце газетный, точно из латуни, щит.

Я медленно побрел узенькой тропкой вдоль обрыва, с непонятным спокойствием поглядывая сверху на пляж и на неподвижную, будто застывшую, воду. Наша зеленая лодочка была на месте, а в ней и возле нее прыгали дети. Я почему-то даже не удивился, неожиданно увидев, что и Вера тоже там, среди них. Спрятав папку за спину, я начал спускаться вниз. Вера уже шла через пляж навстречу мне.

У нее тоже, к счастью, не оказалось слов, и, когда наконец я остановился перед ней, мы испытывали и выверяли друг друга одними глазами. Это, конечно, был всего лишь миг, но мне показалось, что я все уловил и понял. Вера хотела сказать мне, что она знает, почему я не приезжал все эти дни. Она знает и, самое главное, понимает.

— А я уже строила свои догадки. И даже догадки не очень приятные, — она попыталась улыбнуться. — Подумала, не собрались ли вы в дорогу?

Неужели мы успели в чем-то запутаться и уже мучили друг друга?

— Ну что вы, Вера? Кто же уедет от такой погоды? — ответил я.

Но ведь ее глаза все мне уже сказали. Что же мне было нужно от нее еще? Каких заверений или, объяснений? И с чего бы это? По какому праву?

— От погоды? — усмехнулась она, и в ее двух черных бездонных колодцах мелькнуло напряжение. — Виктор Сергеевич, но, поверьте, мне бы только так и хотелось думать, что вас не пускали сюда именно дела. — И она посмотрела на меня, как бы ожидая какого-то очень нужного ей ответа. — А это у вас что с собой? — видимо, от смущения спросила она, каким-то образом все же увидев папку, хотя я по-прежнему держал ее за спиной.

— Это? (Мы уже шли вдоль берега.) Вот это? — Странное дело, я не почувствовал стеснительности или даже малейшей неловкости. — А это, Вера, как раз то самое дело, которое я отбиваю на машинке и которое задержало меня. Это и есть те самые «Лиманы», о которых вам говорил Бугровский. — Я произнес это деревянно и даже как будто мстя самому себе, так безразлично.

— Ваша новая повесть?.. Ах вот что, — кивнула она.

— Да, именно она, — подтвердил я.

Вера взглянула на меня, раздумывая и словно борясь с какой-то своей мыслью, и наконец спросила:

— А вы не почитаете мне, если, конечно, такая просьба возможна?.. — Она как будто взялась помогать мне.

— Не только возможно… Мне даже нужно вам почитать, Вера.

— А почему «даже нужно»? — удивилась она.

— Дело такое, что иногда приходят невеселые мысли, и волей-неволей надо довериться мнению первого читателя.

— В данном случае, значит, моему мнению? — спросила она.

— В данном случае — вашему, — ответил я.

Она остановилась, вдруг покраснела и растерянно поправила волосы.

— А знаете, если это — правда, мне страшно. Одно дело, когда перед тобой апробированная книга и когда автор — это всего-навсего фамилия, а в общем-то его ведь не знаешь… Вы хотите, чтобы я не просто послушала? Я неожиданно поняла, чего вы от меня хотите и какое это жуткое дело быть мнением. — Она заставила себя улыбнуться, как будто подбадривала себя. — Здесь есть тихое место и можно сесть… А если я окажусь бездарной?

Мы уже ушли далеко от нашей лодки и были у выступа обрыва, за которым берег ломался и круто брал влево.

— Самое-то скверное, что я плохой чтец, — сказал я. — Но здесь немного, и я не буду вам мешать. — Я протянул ей папку, еще раз подивившись той легкости, с которой все это произошло, и оценив ту серьезность, с какой Вера отнеслась к моей просьбе.

— Хорошо, — кивнула она. — Только если я буду чувствовать, что вы рядом, мне будет трудно читать.

— Нет, я уйду как можно дальше, — пообещал я.

Она взяла папку и точно не ушла, а исчезла, скрывшись за выступом, а я остался стоять на пустом берегу, вдруг ощутив какую-то непонятную тоску, а потом еще и отчаянное одиночество. Было около семи. Еле-еле доносился откуда-то голос громкоговорителя. По тропинке бродили чайки. От моря тянуло сырым и чистым теплом. Чертов парус, но только не белый, а нежно-розовый замаячил под коричневой кромкой противоположного берега. Рядом совсем, с кормой, завернутой в белый шум брызг, пропрыгал, задрав облупленный нос, самодельный, ржавого цвета катер-коротышка, вихрем унося голубую женщину с развевающимися волосами и толстого мужчину в тельняшке. Полезли на песок мутные черные волны, и я шагнул к выступу, встревоженный вдруг совершенно невероятной мыслью. Мне пришло в голову, что Веры за выступом нет и она исчезла неизвестно куда.