— Да, я его знаю, — подтвердил я. — Он, между прочим, в Темрюке.
— Даже? Любопытно было бы увидеть его, — как-то мстительно улыбнулся он. — Так вот, у него, кажется, крупные неприятности, у Степанова.
— Вот в связи с этим докладом? — спросил я.
— Тут, я думаю, даже принципиальнее. В связи с общей постановкой вопроса об Азовском море. Ведь это же проблема государственного масштаба. Ну, разрешите откланяться, — протянул он мне руку. — Был рад встретиться… с союзником.
— Да что же вы так стремительно, Леонид Антонович? — сказал я. — Ну, может быть, сигарету на дорогу?
— Тем более. Тем более нет, — отрезал он, опять взглянув на машинку. — Решил бросить. Выехал из Ростова — ни одной. И на судно, решил, не возьму, чтобы не было соблазна. Ну, привет Константину Федоровичу, если он приедет.
— А это что же за экспедиция у вас? — спросил я.
— Да нет, видите ли, я-то особняком, сам по себе. Я отдельно, — уже стоя в дверях, ответил он. — У меня вообще-то отпуск. Третий год, знаете, собираюсь к матери в Молдавию. И вот, — неожиданно покраснев, почему-то смутившись, развел он руками. — К нам, понимаете, полмесяца назад пришла из Москвы, совершенно стихийным таким образом пришла на адрес института работа. Это, может быть, даже открытие. Видите, я устроил сквозняк. Извините.
— Ничего, — поднял я слетевшие со стола листки. — И какое же открытие?
— Нет, нет, вы не провожайте меня, — снова замахал он рукой. — Понимаете, человек, не имеющий к нам никакого отношения, к водоемам вообще… Представляете, он самостоятельно изучил высшую математику… Совершенно случайный человек. И вот он пришел к удивительному выводу. Прислал нам и расчеты и чертежи. Ну, в порядке энтузиазма. Он знаете к какому пришел выводу?.. Если подтвердится, это настоящий переворот. Он пришел к выводу… — это же какой подвижник!.. — что водоемы, подобные Азовскому морю, способны принимать и усваивать информацию. Я вам сейчас объясню. Это секунда, и вы поймете, — по-прежнему стоя в дверях, размахивал он руками. — Водоемы сами регулируют свой уровень, соленость… Ну, например, на Каспийском море совсем не зря, оказывается, существует Кара-Богаз-Гол. Он как бы всасывает соль, собирая каким-то образом со всего моря. Вы чувствуете! И такую же, скажем, функцию выполняет восточная часть Балхаша. Одним словом, всякий водоем — это сложный организм, и прежде чем что-то строить, возводить, надо открыть механизм вот этой саморегуляции, который создан самой природой, отработан веками. Понимаете, какой замечательный человек! Он доказывает, как мы должны быть осторожны с природой, чтобы не нарушать естественных процессов. И я вот решил этим летом, вот за этот месяц проверить кое-какие его выводы. С какой целью природа создала здесь, скажем, Сиваш. Вот ведь какие замечательные рядом с нами люди! — И он почему-то ободряюще улыбнулся мне, а потом, словно благодаря неизвестно за что, долго и энергично тряс мне руку. — Ну, разрешите пожелать вам здоровья и вдохновения.
Весь день я просидел а редакции и только вечером наконец-то взялся за Костин доклад. Какую же позицию занимал Костя? Я прочел все залпом, потому что это был настоящий крик души. Костя предупреждал и доказывал, что море накануне катастрофы, если не будут приняты самые экстренные и кардинальные меры. Я невольно подивился тому, как легко и точно управляется Костя со словами. От этих двадцати машинописных страниц у меня буквально захватило дух. «Дело сейчас уже не только в том, что после постройки Цимлянской плотины нашей азовской рыбе негде нереститься, — писал Костя. — Надвигается грозная проблема воды вообще, всей воды, которая питает Азовское море. Вот что надвигается на нас. Из Дона и Кубани, питающих море пресной водой, берут сейчас для хозяйства 5,4 кубических километра в год. И море еще это терпит. Но к 1980 году — рост городов, мелиорация, рис, заводы… — из Дона и Кубани придется взять воды вчетверо больше. Это уже для моря — гибель, а для рыбы — конец. Море станет настолько соленым, что рыба в нем жить не сможет. Почему мы не хотим заглянуть в эту даль? А ведь пора, пора…»
«Почему же, для чего мы закрываем глаза на то, что наше море из осетрового очень быстро, даже стремительно становится тюлечным? Неужели мы согласны с этим и сейчас спорим только о том, сколько именно надо выловить тюльки и сколько послать на ловлю этой тюльки судов — 200 или 155? Ведь нам надо думать сейчас о том, как спасать море и можно ли его спасти… Не тюлечное море, а наше, когда-то богатое ценной красной рыбой…»
Я переписал к себе в блокнот и драматическую таблицу, которую приводил Костя.
А процент малоценной рыбы в общем улове все растет. В 30-е годы он составлял примерно половину. А в 1965 году хамсы, бычка и прочих было добыто 1360 тысяч центнеров. Ведь и в самом деле получалось, что теперь 90 процентов общего улова — это и есть тюлька да хамса. Вот он, невыдуманный источник, из которого пил горькую свою правду инспектор Дмитрий Степанович Степанов.
«…Я приведу некоторые данные по искусственному воспроизводству мальков, — слышал я Костин голос. — Вот данные института по судаку. Вы только посмотрите, что делается! Запасы судака в море оценивались в 61 году в 464 тысячи центнеров, а в прошлом году уже всего 142 тысячи. А мы все ловим! А мы все ловим! А тот искусственный малек, который дает промышленность? Он же дохлый. Он по весу в десять раз меньше планового. А вы думаете, с осетровыми лучше? При выращивании молоди осетровых — олигохет нет, дафний — нет, гаммарид — нет, мизид — нет, артешш — нет, хорономид — нет. Как же можно предотвратить, исключить голодание молоди? А мы все еще спорим о тюльке! Хотим одной тюлькой выполнить план! Ведь пора что-то делать…»
Мне передалось дыхание Костиного доклада, я даже ощутил, как его колотило, когда он читал все это, и только теперь понял атмосферу того совещания, которое едва не кончилось для Кости плохо.
«Положение на море сейчас, как никогда, серьезное, — говорил Костя тогда, стоя перед Глебом Степановым. — Но пока море еще терпит. Оно все еще милостиво к нам, и мы должны его спасти. Я верю в то, что это в наших силах. Я верю только в это, а иначе нужно признаться, что пошла насмарку, может быть, жизнь людей, посвятивших себя нашему Азовскому морю. А пока на этом нашем маленьком и тихом море очень плохо. На комбинате, который находится неподалеку, в Керчи, уже забывают о нашей знаменитой селедке и готовят сейчас африканские сардины, коптят и грузят в ящики атлантическую сельдь. На тихом нашем море совсем недавно неизвестный браконьер зверски убил в Темрюке инспектора Назарова. Вот как, товарищи, если смотреть правде в глаза, выглядит на сегодня проблема тюльки…»
Нетрудно было вообразить, какой жар был у Кости в сердце, когда он выговорил все это, и как легко было резануть его ледяным от равнодушия словом. Значит, Костя верил, что море можно спасти. Но не была ли его вера всего-навсего красивой, но неосуществимой мечтой? Что, если это лишь эмоции доброго человека? Теперь, пожалуй, мне даже хотелось бы выслушать трезвого Глеба Степанова. Какой неожиданный поворот, если нам и в самом деле придется встретиться на очной ставке.
На следующий день я не мог объяснить в библиотеке, какие именно мне нужны книги и журналы. Вот когда мне понадобился большой город, огромный город, набитый знаниями, чтобы оказаться возле каталогов в полированных ящичках. Здесь же приходилось перелистывать тысячи страниц, чтобы вытаскивать разбросанные в журналах эти новенькие и чем-то жутковатые, как хирургические инструменты, слова: экология, биосфера, гербицид… Но я засел. Дмитрий Степанов затянул меня в эту бездонную пропасть. Для меня оказалось совершеннейшей новостью, что эта самая экология уже успела вовсю вцепиться в умы людей и настораживала и пугала, а эта самая биосфера кое-где на земле уже была в состоянии натянутой струны. На небольших стеллажах нашлось кое-что из истории Азовского моря, и даже сведения от древних греков. Кое-что подбросили мне «Наука и жизнь» и всевидящий «Новый мир». Я произнес добрые слова о своих собратьях по перу, обнаружив подшивку «Литературной газеты», а в ней самое настоящее и уже не вырубаемое топором досье на Азовское море. Война-то за это море, выходит, даже, имела уже своих летописцев. 28/VI 1955 года — Андрей Шманкевич «Заштатное море», 2/X 1956 года — В. Овечкин «Писатели и читатели», 26/VII 1960 года — Е. Лопатина «Снова о рыбе», 27/I 1962 года — Андрей Шманкевич «Рыльце в чешуе», осень 1965 года — статья М. Заборского все на ту же тему… Вслед за этим я напал еще и на другую, воистину неистощимую жилу, когда однажды решил просмотреть всю редакционную почту темрюкской газеты за последние два-три года. Вот это была находка! Я обнаружил, что проблема этого моря занимает даже людей, живших весьма и весьма далеко от здешних берегов. Харьков, Воронеж, Мурманск, Новосибирск, Торопец, Норильск… Одно письмо было доброшено сюда авиапочтой даже с Тихого океана. Какой-то военнослужащий требовал, чтобы ему «доложили настоящую правду» о добыче азовской рыбы. Заодно меня подивило и великое обилие рассеянных вокруг реформаторов, законодателей и милых русских прожектеров. Пенсионер из Бологого предлагал оцепить море войсками и никого не подпускать близко. Корреспондентка, писавшая круглыми, красивыми буквами, советовала превратить Азовское море в заповедное и отдать ученым. Инженер из Москвы считал необходимым срочно и на несколько лет прекратить промысел, «дабы знаменитый бассейн мог отдохнуть, а с браконьерами расправляться по законам военного времени…». Среди всего этого вороха писем, журналов и газет я почувствовал себя, должно быть, как муравей, суетившийся на шевелящемся муравейнике, а может быть, я ощутил, что ко мне вернулись быстрые студенческие годы и время, когда надо было сидеть над книгами, затягивать пояс потуже и влюбляться… Вот и Вера Царева, — сейчас жившая неподалеку, в Тамани, неизвестно кого испугавшаяся на автобусной остановке и непонятно как относившаяся к Глебу Степанову, — она тоже считала Азовское море своим… Но можно ли вернуть это море?
