Кажется, теперь я уже не мог сказать Симохину, что мне завтра обязательно нужно попасть в Темрюк на похороны Степанова, с таким ожесточением произнес он эту фамилию.

— А ведь брючки-то эти надо купить. И рубашку. Да и купить-то!.. Сами знаете, деньги — бумажки печатные, если в магазине пусто. Для сберкнижки годятся. Брючки у нас еще достать надо, — хлопнул он себя по колену. — Тут занятие двойное: и заработай, и достань. А я это умею. Мне привезут. И с начальством разговаривать умею. Скатерть-самобранку — и по рукам. Это я только для виду чокнутый. Легче жить, меньше спросу. Соображаю, что к чему? Видите? — показал он. — Вон какой кирпич! Тепленький. А знаете зачем? Холодильник хочу строить новый вместо этого.

— Как холодильник? — удивился я. — Здесь?

Он кивнул, взял меня за локоть и потянул к самосвалу. Старики, возводившие новый штабель, и шофер перестали работать и смотрели на нас, предупредительно улыбаясь.

— А ведь, правда, хороший кирпич! Вон уже сколько! И тоже за взятку! Идите, идите сюда! — крикнул он мне и, кажется, сам не замечая того, что делает, вынул из кармана платок, поставил сперва одну, потом вторую ногу на стопку кирпича и вытер свои босоножки. — И построю холодильник. И вот именно в Ордынке! Хотите, поспорим? Все равно я выиграю! — и вдруг рассмеялся громко и весело. — Ну, пошли, пошли! Накинулся на незнакомого человека! Характер у меня такой, вы уж извините. Слишком уж я верю людям. Вот и лезу ко всем. Понимаете, убежден, что стоит мне полслова, и меня поймут. Я вам еще больше скажу: у меня в голове дурь, понимаете, как будто каждый человек и про Ордынку знает, и про меня, и про все мои болячки. Вот я и наваливаюсь с ходу, как на брата родного. И горю синим огнем! Я и Степанову верил, и Назаров, считал, поймет. А вообще-то мне с вами поговорить совсем про другое надо. Плевать, что меня этот Степанов подозревал. Да у меня связей — ох!.. Пусть только тронет… А мне с вами про жизнь, про жизнь вечерочка бы три. Вот так примерно, — опять провел он рукой по горлу. — Хоть и верно ружье бери. Да! — перебил он себя, вспомнив. — Ведь у вас же две просьбы. Давайте сперва ваши две просьбы. Давайте. А то мы уже и пришли, — показал он на дощатый, заброшенный, кажется, еще больше, чем все остальные, дом с осевшей местами дырявой крышей и как будто совсем нежилой.

Получалось нескладно. Он строил какие-то планы, рассчитывая просидеть со мной несколько вечеров, рассказать о каком-то проекте, а я должен был сказать ему, что мне надо в Темрюк, и, возможно, сейчас же. Вдобавок он и посматривал на меня уже с открытой и даже виноватой улыбкой. Что-то по-детски смущенное было в этой его улыбке. И теперь он даже приотстал и вежливо шел чуть сзади. Значит, у него были стычки не только с Назаровым, но и со Степановым, который что-то будто наговорил про него в прокуратуре… Все люди здесь были крепко связаны друг с другом этими лиманами, рыбой…

— И вы еще в мою пользу имейте, что я вообще-то маленько стесняюсь, — сказал он. — С писателем все же. Ордынка — не Темрюк даже. Тут, знаете, не разбежишься, чтобы насчет культурного обмена. Так что я говорю, а вы корректируйте малость. А просьбы ваши выполню любые. Магазин мы во всякое время открыть можем, если надо. Приемничек у меня есть японский. Может, вы чего в магазине хотели? Так это мы пошлем, айн момент.

Он произносил это с подчеркнутым уважением. Но делать было нечего, время шло, наши тени уже стали длинными, и я спросил его о машине.

Он повернулся и даже остановился.

— В Темрюк? Как так? — удивившись, как чему-то совершенно для него неожиданному, недоуменно спросил он, по привычке откинув кепку. — Вы это серьезно? А рыбалка? И ничего, значит, посмотреть не хотите? Нет, нет, и речи быть не может. А тузлук? А пиво? И машин никаких не предвидится. И слушать не хочу. Да нет. Шутите?

Я объяснил ему, что мне нужно быть в Темрюке обязательно, но завтра же вечером я вернусь, если здесь можно устроиться.

— Это что, без обмана? — посмотрел он на меня недоверчиво. — Да о чем диспут, устроим, конечно. Нет, вы мне честно. Я на вас надеялся. Мне ведь и верно потолковать надо… Или, может, вы сюда со своими какими другими целями? А что так внезапно?

Было похоже, что он действительно не хотел, чтобы я уезжал.

— Да вот так вышло, — ответил я.

— Это что, по делам? Отложить нельзя? — И теперь с какой-то неожиданной пристальностью мазнул меня быстрым взглядом, словно в чем-то заподозрив. — Понятно, понятно… Ну, тогда утром, утром, — и снова двинулся дальше, косо поглядывая на меня. — Вообще-то я мог бы вас по лиманам и сам отвезти, да вот мотор у меня что-то забарахлил. Чего-то заело. Еще застрянем или… — и он как будто запнулся, проглотив конец фразы. — В кабине в грузовой поедете или вам что-нибудь поделикатнее? Да! — воскликнул он, повернувшись к холодильнику. — А я вас вот на том белом пикапчике. Он тут до утра простоит. Хитрозадый один. Извините, конечно. Всю ночь спиннингом колдует, а утром у рыбаков покупает. Вот с ним и отправлю, если, конечно, обещаете, что вернетесь.

Мы уже прошли вдоль редкой, выдерганной изгороди и через что-то вроде калитки попали во двор. Два выходивших в эту сторону окна были наглухо завешены давным-давно выцветшими газетами. Меня удивило, что Симохин зачем-то соврал про мотор, который вовсе не «забарахлил», а был в действительности у Прохора. Я смотрел на его по-гусиному яркие вышагивавшие рядом ноги и вспоминал, как он смеялся Прохору в лицо и говорил, что и без мотора, на веслах уйдет куда-то в лиман, если захочет. Это, конечно, было не мое дело, мело ли что у них с Прохором, но он соврал и, выходит, был не так уж прост, каким пытался представиться. А кроме того, мне понималось, что с какой-то затаенной усмешкой посмотрел на меня, когда я сказал ему, что мне нужно где-то переночевать и, значит, у Прохора я оставаться не хочу.

— А вообще-то и про вас слушок до меня дошел, — засмеялся он, — что и вы такой же цыган насчет рыбки. Поговаривают. А что удивительного? Место глухое. Зачем вдруг приехал человек? Аргумент? Я и сам вдруг сейчас начал подозревать, когда вы сказали, что прямо сегодня уезжаете. Подумал: набрал, наверное, рыбки, и тикать. Чепуха. Ясно же. — И, отодвинув какую-то защелку, он открыл дверь: — Битте.

Толкнув плечом еще одну дверь, он отступил, и мы вошли.

— Только не споткнитесь, тут доска прыгает, — предупредил он, пропуская меня. — Окна не открываю. Еще хуже.

Это была та самая с газетами на окнах комната, набитая плотной душной желтизной. Пахло горячей известкой и нагретой бумагой. Первое, что я увидел, — прислоненный к стене ярко-красный мотоцикл «Ява». Потом обратил внимание на полки с книгами. Справа, в углу, покрытый белой клеенкой, стоял стол, на котором светился с поднятой антенной, весь в никелированных гранях транзистор, вокруг него несколько тарелок с жареной рыбой, солеными огурцами, крупно, по-мужски, нарезанными помидорами и еще с чем-то, бутылка коньяку и самая обыкновенная школьная чернильница-невыливайка с вставленной туда розовой ручкой. Но главное, что меня удивило, — множество развешанных на стенах акварелей величиной с лист из альбома для рисования. Что-то наподобие маленькой выставки. Комната была просторная, полупустая, прибранная, возможно для меня, и, как сам хозяин, нездешняя, неожиданная для Ордынки.

— Подойдет? — показал он на стоявшую недалеко от дверей аккуратно застеленную раскладушку. — А сам я у себя в конторе устроюсь. Белье свежее, можете не сомневаться. До лимана рукой подать. Никто сюда ходить не будет. И живите, сколько влезет. Нет — что-нибудь другое найдем. С жильем у нас тут не проблема. Подходит? — Он нагнулся к транзистору и выщелкнул музыку. — А рыбки вяленой, когда уезжать будете совсем, достанем самой лучшей. Найдем. А сейчас прошу… Помидорчики, рыбка…

С меня как будто свалилась усталость, когда я вошел сюда, увидел эти книги, приемник и чистую раскладушку. Я вдруг услышал в себе тишину и успокоился. Впервые мое желание возвратиться сюда стало реальностью. За минуту все было решено, все устроилось. Здесь даже можно было работать. И вот именно такой, со щелями дощатый пол, о котором я и мечтал…