— У меня к вам просьба, — сказал я, уже догадываясь, что он не откажет. — Даже две, если это, конечно, в ваших возможностях. Сначала две.
— Попробуем… Сделаем. Давайте, — рассеянно сказал он, поглядывая на Прохора, откидывая назад налезавшую ему на брови кепку. — А вот у меня к вам всего одна просьба. Проект есть. Большая надежда на вас. Вы же, наверное, зниете, какие у нас здесь аргументы… Ну, вообще вы надолго сюда? Порыбачить, конечно, собираетесь? Я вам такую открою рыбалку! — И тут же оборвал себя: — Нет, нет, сперва такого гостя накормить, устроить полагается. Вы уж извините, но я человек без всяких. Я сперва к столу. Вам еще не сообщили, что я чокнутый?
Прохор медленно разгибался, пока мы подходили к нему. И я подумал, что это даже кстати, если Симохин захватит и его. Может быть, Прохор сам заговорит о Каме.
— Одну минутку, — остановился Симохин, повернулся к Прохору и еще дальше откинул свою шикарную кепку, потом вздохнул. — Так и будешь сидеть? С бригадой, значит, опить не выехал?.. И эх-ма… Сказал бы я тебе, да вот…
— Не поможет тебе никто, Симохин, — не сразу ответил Прохор, не поднимаясь со своего ящика. Полез в карман и вытащил пачку «Беломора». Выпрямился, снова уставился на Симохина, и здоровый глаз его вдруг прищурился, как будто от набежавшего ветра. А ведь точно так же, именно так щурилась и Кама. И уже, может быть чуть привыкнув к лицу Прохора, я увидел, что они, пожалуй, похожи, что нормальная, сохранившаяся половина его лица вовсе не старая, черты тоже правильные, до сих пор красивые, выражавшие достоинство. В мою сторону он не посмотрел, точно меня здесь не было.
— Останешься вместо меня. Ясно? А я тут с товарищем, — отрывисто приказал ему Симохин. — Если рыбу привезут, санаторию выдашь. Анапе — завтра. Придет машина из Крыма — сколько-нибудь наскребешь. Пионерлагерю отвесишь. Торгу скажешь: на следующей неделе. Потерпят. Солдатам дашь. Остальных гони в колхоз, отваживай. Этого тоже, — показал он на пыливший сюда белый пикап. — Все понял?
— Вот ты ему и скажи, зачем на лимане был, — сказал Прохор. Вытащил спички и прикурил.
Со стороны оба выглядели на редкость контрастно: один в больших резиновых сапогах, в грязном ватнике, неподвижный и серый, как стена этого холодильника, другой, разодетый на самый модный манер, размахивавший руками, покрикивавший резким, подчеркнуто властным голосом. Но только Прохор отсюда, от этих лиманов, от Ордынки, а Симохин как будто из современного фильма.
— Понял ты меня? — переспросил Симохин так же, как утром, сквозь зубы и заиграл скулами. — А бригада вернется, скажи, пусть еще ловят. — И уже совсем другим голосом и так же по-свойски сказал мне: — Пошли. А то еще кто-нибудь приедет, не уйдешь…
Оказывается, мы с ним были почти одного роста. Когда я смотрел на него издали, эта кепка со вздернутым козырьком приземляла его. Мы миновали двор холодильника и попали на тропинку, которую впереди перегораживал самосвал.
— Скажите, а что означает эта ваша должность: начальник пункта? — спросил я, уловив, что от него, значит, зависело много людей вокруг. Санаторий, торг, пионерлагерь, кто-то в Анапе. Мог выдать, а мог отказать. Своя рука владыка, особенно если этой рыбы на всех не хватает. «Остальных гони, отваживай». Может быть, отсюда этот категоричный, нетерпимый тон?
— А два кармана на одном пиджаке: колхозный и государственный, — громко засмеялся он, посмотрел на меня неожиданно весело и опять взял за локоть. — Колхоз ловит, сдает государству. Мне, значит. Я у них принимаю, взвешиваю, оформляю бумажками, а потом выдаю организациям. Принимаю дешево, отпускаю дорого. Фокус тут есть, — и засмеялся еще громче. — В одном кармане рыбка эта стоит копеек тридцать-сорок за килограмм, а как в другой карман перейдет, так сразу на рубль подскочит. Ха-ха-ха! Ясно? — Он хотел сказать что-то еще, но вдруг высвободил свою руку, скривился, сузил глаза, посмотрел на меня, точно вглядываясь, и сказал с вызовом: —А ведь на этой должности воровать, между прочим, можно, если хотите знать. Для этого спросили? Да, да, можно. И даже очень здорово. Это вас интересует? Это? Ну, так бы сразу и сказали. — И, отстранившись от меня, он шагнул вперед.
— Что воровать? — не понял я, озадаченный этим неожиданным взрывом.
Его как будто вдруг подменили, такая в нем вспыхнула ожесточенность.
— Как что? — усмехнулся он, фыркнув мне в лицо. — Это вас, может, уже в Темрюке обработали? Рыбку! Рыбку! А я вам объясню, как тут воровать. На меня вы и напали. Ну этот Бугровский и дает! Это он вас?
Я смотрел на приближавшийся пикап, раздумывая о том, что мне, наверное, надо самому сейчас пойти к холодильнику и поспрашивать у шоферов, кто на Темрюк. Кажется, Симохин решил, что и его в чем-то подозреваю.
— Я не знаю никакого Бугровского, — сказал я.
— Нет, айн момент, — поднял он руку. — Да мне-то наплевать на него. Только он за рыбкой сюда больше не сунется. А воруй тут хоть сколько. Точно. Это верно. Угадали. Рыбку-то от бригады я взвешиваю. Верно? Вы только слушайте. Я вас научу? Я вам… Они привозят триста килограмм, к примеру. Усекаете? А я оформляю двести девяносто. Так? Да тут хоромы построить можно. «Волгу» запросто. А если я еще с бригадиром, вот с ним, делюсь, то тут… Хе! — Кепка беспрерывно надвигалась ему на глаза, и он все время отбрасывал ее на затылок, но она тут же снова сползала вниз. — Думаете, смеюсь? Вы мне нужны, я вам поэтому, как на Библии. Я вообще могу эту бригаду зажать так, что они у меня футер-мутер и босиком на хутор. В Германии служил, привязалось, — глотая слова, объяснил он. — Я ведь рыбу у них знаете какую должен принимать? Мерную. Мелочь нельзя. Запрещено. Если инспектор у меня немерную рыбу найдет — акт! Штраф! А мне что, больше всех надо? Аргументы? А там, — повернулся он к лиману, — крупной рыбы много? Вот я и буду к ним придираться, выставляться. Мелочь выбрасывать. Сантиметра не хватает — вон, хоть она все равно уже дохлая. Каждого судачка измерять буду. Вот они у меня и попляшут. Половину из улова выкину. Да наплевать мне на все санатории. Ну и пусть стоят машины, а у меня рыбы нет. Я инструкцию выполнять должен. Элементарно? Могу я себя так поставить? Вот. — Губы его вздрагивали, и в голосе появлялось все больше ожесточения. — Они же у меня в кулаке. Вот я сколько захочу, столько себе и возьму. Сам живу и другим даю жить. Законно? Вот она у меня и рыбка! А потом по лиману — перекупщикам или прямо на базар в Темрюк! На лимане-то поймай! А если ночью? На лимане-то камыши! Или договорюсь с кем-нибудь, чтобы возил. Пол-литра дам в зубы и — хе! Элементарно! Вот я какой и для чего перевелся сюда! Жить-то надо! А жить, как вы пишете, надо лучше! — И он опять почти с ненавистью фыркнул мне в лицо. — Возле муки работать и в муке не обмазаться?! Вот и скажите: похож я на подозрительного? И только не подумайте, что я пьяный. Доннер веттер! Я дыхнуть могу. Вот такие дела. Так похож я, по-вашему, на подозрительного? Похож? Посмотрите на меня внимательно. А если вор — докажи! А я молчать буду. А вот вам одному скажу, зачем на лимане был…
Каким-то образом я едва не натолкнулся на него.
— Или теперь уже не пойдете ко мне? А мне вот так, — провел он рукой по горлу, — поговорить с вами за жизнь надо. Немного уже до дома осталось. Так похож?
Я не понимал, что все это значит. Был ли это неизвестно зачем прорепетированный передо мной спектакль, или все это он выпалил неожиданно для самого себя, мучимый какими-то сомнениями и действительно загнанный здесь, запутавшийся, как в паутине, и я совершенно случайно попал ему под руку. Лишь сейчас я заметил, что мы сошли с тропинки и стояли неподалеку от самосвала.
— Почему же подозрительного? — спросил я, глядя на тот пикап, уже подкативший к холодильнику.
— Хм! — мрачно усмехнулся он. — А у нас тут, знаете, инспектор был один, Степанов такой. Так он в прокуратуре так и заявил на меня, что я подозрительный. А ведь им сажать-то кого-то надо. А я, согласно этому Степанову, подозрительный. Аргумент? А еще один был — Назаров, которого убили, слышали, конечно? Этот на меня акты писал за немерную рыбу. Аргументы?
