Все, конечно, так и должно быть. Да и на что я мог рассчитывать? У Кости — своя жизнь, свой дом, свои рыбы, а у меня — собственные, мне одному ведомые заботы, которые вряд ли смог бы понять даже очень близкий человек. В чем же я имел право обвинять его?

Меня передернуло от одной мысли о водке. И вышел я на улицу, если правду сказать, совсем не для того, чтобы ходить по магазинам, а чтобы взять себя в руки.

Довольно зеленый город этот Ростов, много цветов. И попадаются тихие, сплошь затененные улочки.

И все же какой-то едва ощутимой, даже призрачной добротой этот день был для меня освещен. Какой же? Откуда у меня это чувство? Неужели красавица Настя, ее давно знакомый, чуть хрипловатый голос?.. А может быть, и верно это была отдушинка, которую сама судьба открыла для меня прямо в небе? Но только надежда увидеть ее еще раз слишком уж мала. Да, пожалуй, такой надежды и вовсе нет. Она посмеялась, глядя мне вслед, стоя на трапе, и, конечно, давно уже успела забыть это маленькое происшествие. Но день этот все равно, значит, был не зря.

Едва мы оказались на улице, Тим тут же перестал тянуть поводок и точно приварился к моей ноге, вышагивая рядом солидно и даже торжественно. Этот пес знал цену своему дорогому хвосту.

Солнце уже касалось крыш, но по-прежнему пекло, не остывая и не щадя. С неба свисал спустившийся и ничем не пробиваемый зной, когда кажется, что кислород весь без остатка выкачан из воздуха и неизвестно, для чего открывать рот, потому что дышать бесполезно. Есть только сухая горькая пыль, которая почему-то еще не до конца забивает легкие. Трудно было представить себе, как сейчас давиться в трамвае или троллейбусе. Однако я понял, в чем дело, когда увидел афишу: «СКА — ЦСКА». Вот, может быть, и жаль, что во мне никогда не буйствовал болельщик.

Мы с Тимом шли, приноравливаясь друг к другу, чтобы попадать в ногу. Обогнули скверик, засаженный красными и розовыми гвоздиками, и даже посидели там, пока я выкурил сигарету. Потом на противоположном углу всего за двадцать копеек нам досталось по пирожку с мясом, — я тоже пожевал, но скорей за компанию. Нам обоим было поровну жарко, поровну пыльно, поровну шумно. И, что любопытно, я мог бы поучиться у этого пса величественности, которую он не терял даже прижатый к стене, даже оглушенный чьей-то чересчур размахавшейся и тяжелой авоськой. Он знал, что это бывает, и шагал дальше, Я понимал, что иногда ом наступал на тлевшие окурки. Но и в этом случае он только вилял хвостом, как бы подбадривая меня: «Ничего, бывает и это». Он оказался другом что надо.

Однако прошло уже минут сорок, как мы вышли из дома. И какая-то непонятная пустота копилась у меня в душе.

Я не мог рисковать и привязывать Тима на улице, возле витрины. Распахнув двери, придержав их, я посадил его в уголок, к стене. Привязал поводок к батарее парового отопления и потрепал по мягкой спине:

— Посиди. Я сейчас. Посиди.

Он выпустил язык чуть ли не до пола.

Я увидел поверх голов коньяк и венгерское шампанское, и уже вынул деньги, и уже слышал: «Женя, сардельки не выбивай», и уже разглядел, кто последний в кассу, как вдруг в меня впился взвившийся жалобный визг, собачий вопль о боли, о беспомощности.

Это был парень лет под тридцать в какой-то расчерченной рубахе навыпуск. Он снова занес ногу, прицеливаясь. И опять среди стен заметался скулящий визг о помощи. И я ослеп, хотя знал жуткую реакцию своей правой руки. А если учесть, сколько в ней за этот день накопилось… И похоже, что, не помня себя, я дотронулся до его черепа с короткими волосами, которые были зачесаны вперед.

Приподнявшись на локте, он смотрел на меня с немым удивлением, моргая чаще чем нужно. Наконец, увидев себя на кафельных плитках, сел и стал бессмысленно отряхивать рукава своей рубахи.

Неужели это случилось? Ведь я же был метрах в семи от него?

— Привел в магазин собаку и еще парня ударил. Водят везде своих собак, а тут продукты…

Я стоял, ощущая на себе любопытные взгляды.

— Нажрутся водки, зальют глаза, а работать некому.

— А он, женщина, зачем собаку ногой бил? Это же тварь божия, бессловесная. Она же его не кусила, не трогала.

— Обоих сдать куда надо. Милиционер тут на углу.

— За какую-то собаку — до крови. Ай-ай-ай… И хорошо одет.

— Она ж спокойно сидела. Я видела. Вишь, в угол забилась. Сардельку-то есть будет?

— Ну чего, бабы, столпились? Не убил же он его?

— Уууу… нехристи. Воспитали на свою голову. Рубаху надел, а в башке ни царя, ни бога.

И ведь я как будто предчувствовал. Как же, как же это вышло?

— А в лицо зачем, чудак? — вздохнул он, большим пальцем ощупывая зубы. — Вы видели, граждане? Ничего, теперь ответишь.

Толпа ротозеев всякого ранга уже стояла за нами, и я медленно отвязал собаку. Хвост робко и благодарно махнул мне. В общем-то, самое неприятное, что в это дело уже замешан Костя. Что, в конце концов, за чертовщина со мной?..

Маленький вежливый милиционер, приговаривая: «Ничего, граждане, не случилось», аккуратно записал в блокнот адреса свидетелей, которых почему-то оказалось уже только двое, и мы побрели перед ним, опять же величественно, а пострадавший, прикладывая к щеке платок, сопровождал всех нас сзади. Снова мы шли мимо афиш, запыленных окон и трамваев, увешанных гроздьями болельщиков. И что странно, пес что-то чувствовал, приподнимал голову и старался заглянуть мне в глаза.

Одним словом, мы пришли быстро.

Темный узкий коридор, а потом квадратная, перегороженная довольно высоким барьером и как будто никогда не проветривавшаяся тускло освещенная комната. Возле стены длинная коричневая скамейка, на которой сидел какой-то человек, обхватив руками забинтованную голову. Из-за барьера поднялся дежурный и окинул нас тяжелым сонным взглядом.

— Вот, товарищ майор, драка в угловом магазине, — лениво доложил милиционер. — Этот два раза ударил ногой собаку, а этот ударил его.

Пострадавший оказался аспирантом какого-то института.

— Вы действительно ударили его? — повернулся ко мне майор, показав мешки под глазами, подсвеченные зеленой настольной лампой.

— Да, — кивнул я, ощущая странный кислый запах вокруг — смесь пыли, перегара и дыма. — Действительно ударил.

Майор, пожав плечами, вздохнул и посмотрел на пострадавшего:

— Ну, что там у вас? Уберите платок… Да ничего не видно.

— Это будет видно завтра, — усмехнулся аспирант. — Могу вас уверить. У меня как будто отнялось пол-лица. Это подтвердит любая экспертиза. Дайте мне направление. Это удар не рукой, а каким-то твердым предметом. Я даже упал.

— Собаку били ногой? — вздохнув еще раз, спросил майор. — Вот вы же образованный человек. Вы должны быть культурным. Еще золотой перстень надели. А как ведете себя? Почему вы ударили собаку?

— Вы говорите таким тоном, как будто я во всем виноват. Предположим, мне показалось, что она хочет меня укусить, — азартно обиделся аспирант. — Откуда я знаю, что она сделает?

— А вы что, пришли сюда умничать? — Улыбка на лице майора стала недоброй. — Или вы думаете, что здесь сидят олухи? Так вот, представьте себе, мы тоже культурные люди, не хуже вас.

— Возможно, — съехидничал аспирант, закрывая щеку и независимо шмыгая носом.

Майор оценил его взглядом и снова задал вопрос:

— Ну хорошо, а второй раз вы за что ударили собаку? Вы, кажется, выпивши… Так? Сколько выпили?

Аспирант поднял бровь и усмехнулся открытой половиной губ:

— Ну, видите ли, если каких-то сто граммов коньяку — это теперь называется… — И, вздохнув, сделал бессильный жест рукой.

Я стоял, слушал, время от времени гладил Тима по кучерявой спине и уже не думал, каким будет сегодняшний вечер, а размышлял, как сделать, чтобы побыстрее вернуть Косте Тима, который во всяком случае пятнадцать суток не заслужил, а мне вряд ли грозит что-нибудь большее. Оля едва ли не рассмеялась бы, увидев все это.

— Ваши документы, — потребовал майор. — Я вам говорю. Да, да, вам.